Скрам 2 - Яна Егорова Страница 7

— Ум… — Академин в предвкушении потер друг о друга ладоши. Повар дома Шагалова был сегодня напротив, не в поварской одежде, а в строгом черном костюме. — У меня уже слюнки потекли. Разливайте, Михаил Павлович, разливайте! Только…

— Что, только?

Расторгуев, вставший во весь свой гигантский рост, задержал руку с бутылкой, из которой уже была готова капнуть первая капля вина в ближайший к нему бокал. Он посмотрел на повара из-под своих очков, будто бы намертво расположившихся на бледном лице. Академин прищурился и хитро улыбнулся:

— Только можно ли вам алкоголь, Михаил Павлович? Вы лишь три дня, как из больницы выписались.

Расторгуев даже бровью не повел, продолжил делать то, что собирался до вопроса с подначкой со стороны кулинара:

— Занимайтесь рыбой, Борис Емельянович. У Натальи Олеговны и Адриана Аароновича все еще пустые тарелки. А о моем здоровье, с вашего позволения, я подумаю сам.

Мужчины привычно схлестнулись в легкой домашней перепалке. Дело все в том, что за время отсутствия Михаила Павловича в доме, игуана по кличке Моржик, принадлежавшая повару, несколько раз пробиралась в комнату дворецкого и приставала к его попугаю — результатом было два вырванных пера из хвоста пернатого. Естественно, Расторгуев моментально узнал о происшествии и сразу же поспешил отчитать беспечного Академина, вечно забывающего закрывать дверь в свою комнату. Дворецкий требовал от повара, чтобы тот избавился от своего животного, последний, разумеется, не соглашался ни в какую. На кухне стояли крики: «Это дикое животное не должно существовать на одной территории с людьми — оно опасно». «Абсолютно с вами согласен, Расторгуев, ваш попугай действительно опасен, не дай бог выберется из клетки и заклюет всех жителей квартиры! Вы видели, какой большой у него клюв? Я слышал, этот вид попугаев питается человечиной!». «Как вы смеете, Академин?!» — возмущался в ответ дворецкий. В результате, мне пришлось вмешаться и напомнить, что в этой квартире нельзя шуметь. Это было очень нелегко — мужчины разбушевались не на шутку — Михаил Павлович даже вызвал на дом ветеринара, чтобы тот осмотрел пострадавшего Кешу. Звериный доктор с умным видом заверил Расторгуева, что жизни попугая не угрожает ровным счетом ничего. Но он так и не успокоился, даже за столом исподтишка рычал на повара, а тот в ответ стрелял выразительными глазами. Я незаметно наблюдала за своим шефом — к счастью, Адриан не реагировал на них, ничего схожего с беспокойством в консерватории. Он с привычным отсутствующим видом принялся за рыбу, которую деликатно положил в его тарелку Академин. Тонкие пальцы очень ловко справлялись с вилкой и ножом. Я снова потерялась в том, есть ли у этого прекрасного мужчины отклонения. Теплый отблеск от пламени свечей покрывал необыкновенным сиянием его шелковые волосы, подстриженные уверенной рукой профессионального парикмахера. Впалые щеки делали мужские скулы еще более выразительными, а бледному, худому лицу придавали оттенок аристократичности. Как всегда идеально выглаженный белый воротничок рубашки был затянут строгим галстуком, а лацканы черного пиджака смокинга подыгрывали сиянием световому отблеску в его волосах. Как и каждый теперь ужин, завтрак и совсем нередко обед — я сидела по правую руку от своего молчаливого начальника.

— Наталья Олеговна, — Академин, сидевший по правую руку от меня, слегка наклонился ко мне и проговорил, — как вам рыба? Вы кушайте, кушайте, я очень старался. Выпейте и вина тоже, позже будет кофе и клубничный торт, так что вы не успеете захмелеть и сможете вернуться к работе.

Ну, вот! Мне стало вдвойне неловко. Мало того, что я уже во второй раз, получается, уговорила своего шефа встретиться с композитором (который, к слову, в этот момент сидит тише воды, ниже травы в гостиной в компании охранника и ждет, когда закончится ужин Шагалова), так еще и Адриан Ааронович вынужден снова есть девчачий десерт просто потому, что я как-то за завтраком неосторожно ляпнула Борису Емельяновичу о том, что мне нравится такой торт. Став пунцовой даже на оголенной спине, теперь уже я наклонилась к Академину и дождавшись, когда он подставит мне свое ухо, прошептала ему:

— Борис Емельянович, не надо было делать этот десерт, ведь он навряд ли нравится Адриану Аароновичу.

Губы Академина тронула еле заметная улыбка, он согрел меня отеческим взглядом:

— Наташенька, в этот раз в меню были внесены изменения и их внес не я.

Подбородок повара дернулся вперед, и я посмотрела, куда он указывал — на нашего шефа, который невозмутимо ужинал, не поднимая загадочных кофейных глаз на присутствующих. Он тоже пригубил вино из своего бокала, сделанного из тончайшего итальянского стекла.

— Борис Емельянович, — вмешался Михаил Павлович, — ваша запечённая дорада с рисом басмати просто великолепна!

Улыбка на лице дворецкого красноречиво говорила о том, что он крайне доволен и временно простил Академина.

— Так выпьем же за это, — подняв свой бокал с вином и расправив свои густые усы, сказал повар, — пусть вкусная еда всегда приносит мир и спокойствие в каждый дом!

— Вы знаете, — крякнул Михаил Павлович, — это тот редкий случай, когда я, пожалуй, соглашусь с вами!

— А вы, Наталья Олеговна, расскажите, как прошел концерт. Если не считать неприятного скандала, действительно ли Алпаров так гениален, как о нем говорят?

В этот момент моей руки, лежавшей на столе со стороны Адриана Аароновича, коснулся краешек хлопчатобумажной салфетки, которую он только что положил на стол. Салфетки были большими, а места между нами практически не было. Я снова залилась краской.

— Я… я не очень хорошо разбираюсь в классической музыке. Если совсем честно — я впервые была на живом концерте.

Мне показалось или я все-таки уловила микродвижение кончика брови Адриана Аароновича? Он как будто на мгновение приподнялся вверх и тут же опустился. Дрожь пробежала по моей оголенной спине, я все еще была в том платье, которое было заказано специально для этого вечера. Когда мы уезжали в консерваторию, и Борис Емельянович, и Михаил Павлович успели одарить меня комплиментами, но они не сопровождали свои слова сальными взглядами, как это сделал Алпаров.

— Но мне показалось, что звучало очень красиво, — поспешила добавить, желая отвлечь собеседников от созерцания моих покрасневших щек.

— Ну, — опять крякнул Расторгуев, подмигнув мне через свои очки, — в таком случае, есть надежда, что Адриан Ааронович не зря во второй раз согласился ему помочь.

— Вот так номер! Адриан Ааронович! — Академин возмутился и даже отложил вилку с ножом. — Неужто вы решили помочь этому прохиндею?! Я как увидел, какой грязью этот Алпыгин…

— Алпаров, Борис Емельянович, — поправил его дворецкий.

— Да не суть! Алпыгин, Алпаров… Как он посмел так отзываться о вас? И еще по Наташеньке… В смысле, по Наталье Олеговне прошелся. Мол обманули вы его. Это ж как обманули-то? Тем, что билеты на его паршивый концерт купили? Или тем, что заставили негодяя доиграть? А я помню, помню, сколько раз Давид Ааронович пробовал устроить вам личный концерт, а он все отказывался. И деньги, заметьте, не возвращал. Ишь, цаца!