Жизнь после жизни - Александра Маринина Страница 69

— Не поздно, — ответила она. — Я не только несплю, я даже вообще не в усадьбе. А что случилось?

— Есть кое-какая информация. Мы могли бы встретиться?

— Вы на работе?

— Да, пока сижу.

— Я могу заехать. Если вас устроит, то буду минутчерез… — Она напрягла глаза, чтобы в темноте определить хотя бы примерно,где находится. Машина как раз проезжала через дамбу, дальше прямо по проспектуПобеды, потом налево на Федеративную — и вот оно, здание, где располагаютсяправоохранительные органы. — Минут через десять.

— Буду ждать, — коротко ответил Вторушин.

Интересно, какая такая, у него информация? И почему позвонилон, а не Федулов? Впрочем, какая разница, работают-то они вместе.

Здание в двенадцатом часу ночи было пустым и гулким,дежурный на первом этаже с сомнением глянул на Настю и не пропустил ее, пока неполучил по телефону подтверждение капитана Вторушина, что он ее ждет. Илья самспустился за ней на первый этаж и проводил в кабинет, хотя дорогу она прекраснопомнила.

— Хотите чаю? — спросил он, повесив Настану курткуна вешалку. — Холод сегодня просто собачий.

— Хочу, — призналась она.

Она так расслабилась в убаюкивающем покачивании машины, чтоникак не могла собраться и взбодриться.

Вторушин заварил ароматный зеленый чай, разлил в красивыечашки, которые достал из стоящего за его спиной шкафа, и открыл толстыйежедневник.

— У меня информация по поводу насильников, дело которыхвела Павлова. — Он полистал ежедневник и нашел нужную страницу. — Мыза сегодняшний день почти все узнали. Значит, тот, который был зависимым иглуповатым, умер на зоне во время отбытия наказания. Острый перитонит, спастине успели. Остались двое.

Он на несколько секунд умолк и что-то обвел краснойшариковой ручкой в ежедневнике.

— Эти двое освободились условно-досрочно, один вседьмом году, другой в восьмом. Тот, который освободился в седьмом году, доТомилина так и не доехал, по дороге из зоны напился, влез в драку и получилновый срок за тяжкие телесные повреждения. Сейчас сидит и сидеть будет ещедолго.

— Это который? — уточнила Настя. — Тот, чтосостоял на учете в диспансере и любил устраивать поджоги?

— Именно.

Илья снова уткнулся в свой талмуд, что-то поискал глазами иобвел красной ручкой.

— А третий?

— Третий вернулся в Томилин, проживает по адресу…Впрочем, вам адрес, наверное, не нужен?

— Не нужен, — согласилась Настя. — Адреснужен вам. Что-нибудь узнали о том, как он сейчас живет?

— Очень немногое, но даже это немногое вызывает подозрения.Замкнут, нелюдим. Живет один в пригороде Томилина. С трудом устроился наработу, его взял один местный фермер и поставил скотником. Ничего лучше длячеловека без образования и отбывшего больше десяти лет по такой статье у нас ненашлось, с работой вообще трудно, сами знаете.

— Как его фамилия?

— Одинцов. Михаил Геннадьевич Одинцов, тридцать лет.

И снова Илья выполнил тот же ритуал: взял красную ручку ичто-то обвел.

— А что вы все время помечаете? — не выдержалаНастя.

Илья вскинул на нее непонимающий взгляд, потом тряхнулголовой и улыбнулся:

— Извините, вы не в курсе… Мои коллеги давно знают промою привычку, никто ничего не спрашивает. Я записываю все, что должен сделать,и отмечаю по мере выполнения. Так у меня есть гарантия, что я ничего не забуду.

— А что, проблемы с памятью?

— Пока нет. Но кто знает, может быть, они и появилисьбы, если бы я не записывал все до мелочей. Вот у меня записано, что я должендоложить вам информацию о трех подозреваемых. Информацию я записал, и по меретого, как вам рассказывал, отмечал, что это я сделал. Про первого рассказал —отметил, про второго рассказал — отметил. У меня даже записано, что я долженвам позвонить и договориться о встрече. И отмечено, что выполнено.

— А что, вы боялись и это тоже забыть? —рассмеялась Настя.

Вторушин с удовольствием подхватил ее смех, при этом глазаего почти совсем утонули в щелочках между густыми бровями и полными лоснящимисящеками.

— Вы знаете, Анастасия Павловна, для меня в этихзаписях и отметках есть какой-то другой смысл, помимо напоминания. Я обвожукрасной ручкой выполненные пункты, и у меня возникает ощущение движения,осознание того, что день не прошел впустую, что я что-то сделал.

Как ни странно, Илья совершенно не стеснялся своего чудачестваи рассказывал о нем так же охотно, как рыбак рассказывает об удачной рыбалке.

— Но вообще-то должен вам признаться, что ярасстроен. — Он неожиданно перестал смеяться и стал серьезным. — Вверсию о маньяке я не верил с самого начала и хотя делал по этой версии все,что положено, но больше для очистки совести. Я был уверен, что убийствоКорягиной было совершено в рамках кампании против Бегорского и его клуба, авторое убийство, когда погибла Аида Борисовна, было имитацией психопатологии, ана самом деле связано с сугубо личными мотивами. Никому из нас почему-то вголову не пришло, что личные мотивы могут объединять оба преступления, мы невидели, что может быть общего у таких разных людей, как Корягина и Павлова. Прослужебную деятельность Павловой мы даже и не подумали, ведь она уже лет десятькак на пенсии.

— И чем же вы расстроены?

— Тем, что был не прав, — пожал плечамиВторушин. — Теперь я вижу, что Одинцов — наиболее реальный подозреваемый,который мог бы совершить оба убийства. Он молод и достаточно силен физически,он замкнут, нелюдим и плохо социализирован, то есть имеет место определеннаяаномалия психики, и у него есть мотив. Получается, что прав был Димка Федулов,а вовсе не я.

— А что, это впервые в жизни получилось, что правДмитрий, а не вы? Что в этом особенного?

— Ничего, — вздохнул Илья. — Все нормально.Не обращайте внимания. Подлить вам чаю?

— Нет, спасибо. — Настя поднялась. — Ужеочень поздно. Надо возвращаться к себе. Да и вам нужно отдыхать.

Вторушин подал ей куртку, помог одеться.

— Что вы планируете делать с Одинцовым? — спросилаона, уже взявшись за ручку двери.

— Димка рвется в бой, — усмехнулся капитан. —Считает, что нужно его задерживать и трясти, как грушу.

— А вы сами как считаете?

— Я бы понаблюдал за ним еще несколько дней, пособиралбы сведения. Но у нас с Федуловым разные подходы, мы с ним в вечномконфликте, — Илья обезоруживающе улыбнулся. — Он считает себянастоящим опером, а меня — трусливым карьеристом. И даже не скрывает своегомнения.

— Как же вы ухитряетесь работать вместе и друг другугорло не перегрызть?