Первородный грех - Филлис Дороти Джеймс Страница 68

Коттедж был пуст. Блэки переходила из комнаты в комнату, окликая кузину по имени, еще долго после того, как убедилась, что в доме ее нет. Ею уже начинало овладевать серьезное беспокойство, когда она услышала стук захлопнутых ворот и увидела, что кузина на велосипеде едет по дорожке. Выбежав из парадного ей навстречу, Блэки крикнула:

— Как ты? Нормально?

Кузина нисколько не удивилась, увидев Блэки дома на несколько часов раньше обычного. Она мрачно ответила:

— Ты же видишь, что тут произошло. Вандалы. Четверо на мотоциклах. Я чуть было не застала их на месте преступления. Они с грохотом мчались прочь, когда я возвращалась из деревни, но успели скрыться прежде, чем я разглядела их номера.

— Ты в полицию позвонила?

— Конечно. Они едут из Ист-Марлинга и не очень-то спешат. Этого бы не случилось, если бы у нас в деревне, как раньше, был свой полицейский. А им торопиться нет смысла. Они же никого не поймают! И никто не поймает. А если и поймают — что им сделают? Возьмут небольшой штраф или дадут условное освобождение от ответственности. Господи, если полиция не может защитить нас, пусть нам разрешат самим вооружиться. Если бы только у меня было ружье!

— Мы не можем убивать людей лишь за то, что они надругались над твоим садом, — возразила Блэки.

— Ты не можешь? А я смогла бы!

Пока они шли к коттеджу, Блэки успела разглядеть, что Джоан плакала. Ошибиться в этом было невозможно: глаза кузины неестественно сузились, потускнели и налились кровью, отекшее лицо стало серым, а на щеках пылали красные пятна. Против совершенного над садом насилия оказались бессильны и ее обычная невозмутимость, и ее стоицизм. Нападение на саму себя она перенесла бы гораздо легче. Однако теперь гнев пересилил ее горе, и гнев этот был страшен.

— Я снова поехала в деревню — посмотреть, что они еще там натворили. По-видимому, ничего особенного. Они заявились в «Герб простака» и потребовали ленч, но так шумели, что миссис Бейкер не стала больше их обслуживать, а мистер Бейкер вытолкал их прочь. Тогда они стали кругами носиться по деревенской площади, с таким ревом, что миссис Бейкер пришлось пойти туда и сказать им, что это не разрешается. Тогда они совсем распалились, оскорбительно выражались и насмехались, и стали ездить еще быстрее и реветь еще громче, так что она пригрозила вызвать полицию и пошла звонить в участок. Вскоре они уехали. Думаю, то, что они у нас сделали, — это их месть.

— А вдруг они вернутся?

— О нет, эти не вернутся! Зачем? Они поищут еще что-нибудь красивое и тоже уничтожат. Господи, что за поколение мы вырастили? Они лучше питаются, лучше образованны, о них лучше заботятся, чем обо всех предыдущих поколениях, а они ведут себя, как злобные хамы. Что с нами стало? И не говори мне про безработицу! Может, они и безработные, но могут же позволить себе покупать дорогие мотоциклы! А у некоторых сигареты изо рта висят!

— Ну, они же не все такие, Джоан! Нельзя судить обо всем поколении по горстке хулиганов.

— Ты, конечно, права. Я рада, что ты дома.

Впервые за девятнадцать лет их совместной жизни в Уиверс-Коттедже Джоан открыто высказала, что нуждается в том, чтобы Блэки ее поддержала и утешила.

— Как это хорошо со стороны мистера Этьенна разрешить тебе уйти сегодня пораньше. А что случилось? Кто-то из деревенских позвонил и рассказал обо всем? Но это вряд ли возможно. Ты должна была ехать домой как раз в то время, когда все тут происходило.

И тогда Блэки рассказала ей все — кратко, но красочно. Рассказ об этом непередаваемом ужасе имел хотя бы то достоинство, что отвлек Джоан от ее страданий из-за оскверненного сада. Она упала в ближнее кресло, словно у нее подкосились ноги, но слушала в полном молчании, не выражая вслух ни ужаса, ни изумления. Когда Блэки закончила, Джоан поднялась с кресла и долгую четверть минуты пристально вглядывалась в глаза кузины, будто желая убедиться, что та все еще в здравом рассудке. Затем она быстро произнесла:

— Тебе лучше пока посидеть. Я разожгу камин. Мы обе пережили страшное потрясение, и нам очень важно побыть в тепле. Сейчас принесу виски. Надо все обсудить.

Пока Джоан усаживала ее поудобнее в кресле перед камином, взбивала ей подушки и придвигала скамеечку для ног с редкой для нее заботливостью, Блэки не могла не обратить внимание на то, что и лицо, и голос кузины теперь выражали не столько возмущение и гнев, сколько мрачное удовлетворение, и подумала — ничто не может так действенно отвлечь от собственных, менее вопиющих несчастий, как вчуже переживаемый ужас убийства.

Сорок минут спустя, сидя перед потрескивающими в камине поленьями, умиротворенные теплом и обжигающим горло виски, которое они хранили для чрезвычайных случаев, Блэки впервые ощутила, что отдаляется от травм сегодняшнего дня. На коврике перед камином Арабелла, мурлыча в экстазе, то вытягивала, то подбирала под себя мягкие лапки, белоснежный мех ее казался красноватым в пляшущих отблесках пламени. Прежде чем усесться перед камином, Джоан включила духовку, и от кухонной двери до Блэки уже доносился пряный запах запекающейся в горшочке баранины. Она вдруг обнаружила, что по-настоящему голодна, и вполне вероятно, что еда сможет доставить ей истинное удовольствие. Она чувствовала легкость во всем теле, словно с ее плеч просто физически спало тяжкое бремя вины и страха. Вопреки ранее принятому решению она обнаружила, что рассказывает Джоан о Сидни Бартруме.

— Понимаешь, я знала, что его собираются выгнать. Я печатала письмо от мистера Жерара в ту фирму, «охотникам за головами». Конечно, я не могла прямо сказать Сидни, что планируется на его счет, — я всегда считала работу личного секретаря сугубо конфиденциальной, — но было бы несправедливо его не предупредить. Он чуть больше года как женился, а сейчас у них дочка родилась. А ему уже за пятьдесят, должно быть. Не так-то легко новую работу найти в этом возрасте. Ну и вот, когда я узнала, что ему назначено к мистеру Жерару прийти со сметами, я оставила экземпляр письма у себя на столе. Мистер Жерар всегда заставлял его ждать, вот я и вышла из комнаты, чтобы дать ему шанс. Уверена была — он прочтет письмо. Это же так по-человечески, просто инстинкт такой — заглянуть в письмо, если оно у тебя перед носом лежит.

Однако этот поступок, столь чуждый ее характеру и противоречащий обычному стилю ее поведения, был продиктован вовсе не жалостью. Теперь она это понимала и лишь удивлялась, почему не осознавала этого раньше. То, что она тогда чувствовала, было ощущением общности судьбы: оба они — и она, и Сидни Бартрум — оказались жертвами почти нескрываемого презрения мистера Жерара. Этот поступок был ее первой попыткой сопротивляться. Не он ли придал ей мужества для нового, повлекшего более страшные последствия бунта?

— А он его прочел? — спросила Джоан.

— Наверное, прочел. Но он меня не выдал. Во всяком случае, мистер Жерар никогда не упоминал о письме и не сделал мне выговора за небрежность. Но на следующий день Сидни Бартрум попросил, чтобы мистер Жерар его принял, и, видимо, поинтересовался, остается ли за ним его должность. Их голосов я не слышала, но Сидни пробыл у него в кабинете совсем недолго, а когда вышел, я увидела, что он плачет. Ты только представь себе, Джоан: взрослый мужчина плачет! — Помолчав, она добавила: — Потому я и не сказала про это полиции.