Тайна персидского обоза - Иван Любенко Страница 67

Для свободных людей один день — не время. Жизнь горожанина наполнена разнообразными событиями, и, оглядываясь назад, он вспоминает лишь те из них, что оставили в его памяти глубокий след. Все остальное не важно и потому забыто. Он не считает дни и, пока жив, верит: если сегодня моросит дождь, то завтра обязательно выглянет солнце. Но в тюрьме все по-другому: вместо голубого неба — закопченный потолок, а там, где растет зеленая трава, — холодный и грязный каменный пол. Пахнет сыростью, человеческими испражнениями и пшеничной кашей. Вдоль серых стен — голые деревянные нары и свернутые соломенные матрацы в головах. Вокруг — мрачные и озлобленные лица. В них читается угрюмая безысходность обреченных на долгие годы сидельцев, но неведомо, что может произойти с любым из них через минуту. И потому для арестанта важно прожить не только день, но и каждый час.

Воздух неволи наполнен тревогой и ожиданием неминуемой опасности. Каждое необдуманное слово острожника подобно искре может зажечь огнем ненависти глаза сокамерников и привести к беде. Заключенный подобен несчастному путнику, ступившему на тонкий весенний лед глубокой реки. Он вынужден следить за каждым своим шагом и замирать в неподвижности, опасаясь любого неосторожного движения, провоцирующего внезапный конфликт.

Громыхнул старый замок, и заунывным воем заголосили дверные петли. Не поднимая головы, Шахманский прошел к своему месту. Почти следом за ним появился и Яшка-кровосос. Разговоры стихли, и вся уголовная братия с интересом ожидала нового выступления волынщика ^[25].

Варнак не торопясь, с напускной неохотой приблизился к арестанту и хамовато поинтересовался:

— А правду говорят, что ты чиновником значился в акцизном ведомстве?

— Правда.

— Вот и хорошо. Выходит, ты чиновник?

Ответа не последовало.

— Что ж ты молчишь, крыса канцелярская? Аль ты со мной не согласный? — урка уставился на него маслянистым, подернутым мутной пленкой взглядом.

— Согласен, — прошептал Шахманский, предчувствуя недоброе.

— Ну вот, жиганы, — обратился к уркам-оребуркам ^[26] Яшка-кровосос. — Все слыхали, как он себя чиновником кличет?

— Все! — загалдели воры.

— Ну, значит, отныне чиновником ^[27] ему и быть! Так тюрьма постановила! Так что давай чисти парашу, да так, чтоб до серебряного блеска! — хохотнул Яшка.

Заключенный не шелохнулся. Он производил впечатление забитой и задерганной лошади, для которой смерть — единственное избавление от мучений.

— Ты что, не уразумел? — со змеиной улыбкой беглый каторжник приблизился к намеченной жертве.

— Я не буду…

— Что не будешь?

— Мыть…

— Не ндра-авится? — залился хохотом жулик, и от смеха у него судорожно заходил поросший грязной щетиной кадык. Он вытащил финку и, перебирая пальцами рукоять, приставил острие к ребрам Шахманского.

Арестант неожиданно схватил лезвие и резко потянул на себя. Он почувствовал, как обожгло пламенем ладонь и защипало внутри. Выронив от боли нож, Аркадий вдруг зарычал, крепко обхватил голову обидчика обеими руками и, надавливая большими пальцами на его глазницы, впился зубами в горло. Из перегрызенной шеи брызнул алый фонтан. Вор захрипел, словно заколотая овца, и обмяк. Шахманский тут же отнял руки от его головы. Тяжелым мешком тело шлепнулось на пол, но еще продолжало стонать, издавая булькающие звуки.

Он вытер рукавом окровавленные губы и растерянно осмотрелся: рубашка и разрезанная ладонь были залиты чужой кровью. Во рту чувствовался ее солоноватый привкус. Его трясло. Оторопевшие сокамерники испуганно вжались в нары.

— Так тому, значит, и бы… — не успел договорить коллежский секретарь, как сзади кто-то бросился ему в ноги. Арестант упал. Внезапно на него налетела осмелевшая толпа и принялась остервенело избивать. Сидельцы не могли ему простить, что своим поступком он пробудил в них совесть, давно обросшую мхом пресмыкательства.

Дверь запела одну и ту же заунывную песнь, и на пороге, в сопровождении конвоя, возник начальник сыскного отделения.

— По местам! — послышался окрик тюремных надзирателей.

Рассыпанным горохом заключенные разлетелись по камере.

Поляничко приподнял голову Аркадия и горько вздохнул:

— Эх ты, душа эфиопская, что же ты натворил? А? И зачем? — сокрушался полицейский. — Доктора сюда! Быстро!

Открыв глаза, Шахманский задвигал рассеченными губами, пытаясь что-то выговорить, но, обессилев, потерял сознание. Рядом с ним, в огромной кровяной луже, извиваясь дождевым червем, корчился в предсмертных судорогах Яшка-кровосос.