Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев Страница 67

Сверкнул исподтишка хитрым глазом, посмотрел, не переиграл ли, не спутался ли в роли, но я его успокоил, ответно пригорюнился.

– Что говорить, Петр Петрович, я и сам половину жизни прокуковал на одной зарплате, света Божьего не видел… Давайте вернемся к Вишенке. Подмогайте Христа ради. Нам надеяться не на кого, кроме вас. При ваших возможностях… Нам бы только разузнать, где он и что с ним.

Довольный, Дарьялов тем же замогильным голосом пообещал:

– Не извольте сомневаться, многоуважаемый Владимир Михайлович. Если что где услышу хотя бы краем уха, тут же дам знать – либо вам, либо самой Светлане Анатольевне. А как же иначе. Или мы не понимаем, что значит родное дите… Кстати, Володя, и тебе советую, когда все уладится, тоже к земле прибиваться. Она, кормилица-красавица, единственное, что дал нам в утешение Господь. Все остальное – обман и мишура. Когда это уразумеешь, на душе полегчает. Поверь старику.

Выпроваживал меня, выпроваживал. От роли малоземельного крестьянина плавно переходил к роли юродивого. Это – его любимая. Я хорошо представлял, как он расхохочется, выставив меня за дверь. Но мне и в самом деле больше нечего было здесь делать. Главное сказал, и он все намотал на ус. А какие предпримет шаги – это непредсказуемо. Но вредить не станет. Я не смог бы объяснить, откуда во мне такая уверенность, но не сомневался в этом, как и в том, что есть у полковника информация, которой не счел нужным поделиться…

На другой день, ближе к вечеру, второй раз позвонил Вишенка. Я только что вернулся от клиента, который чуть меня не пришиб. Я когда его увидел, сразу почувствовал опасность. У всех, кто работает по вызовам, от проституток до сантехников, глаз наметанный. Но пожилого дядьку в тельняшке, открывавшего дверь, любой ребенок испугался бы. Волосы дыбом, глаза шальные – я сперва принюхался, думал пьяный, но нет, вроде не пахнет. Это еще хуже. С пьяными обходиться легче, на них есть метода, а с одичавшими труднее. Никто, пожалуй, и отдаленно не представляет, сколько теперь в Москве в прямом смысле одичавших обывателей. По той простой причине, что они редко появляются на улице среди дня. Ночь – вот их время. А ночью как раз те, кто еще не спятил, запираются на все замки и сидят тихо, как мыши. Еще раз я заподозрил неладное, когда увидел старенький холодильник ЗИЛ – 61-го года выпуска, хотя в заявке значился финский «Тинол». Я, естественно, не подал виду, осторожно спросил:

– Какие проблемы, хозяин?

Мужик – здоровенный, черт, весь в бицепсах, как в узлах, вкрадчиво ответил:

– А вы не знаете?

– Откуда же… С виду прибор нормальный.

– Нормальный? С виду ты тоже нормальный… Трясется и не холодит, понял? – маленькие глазки злобно сверкнули, повторил с нажимом: – Не холодит и трясется. Как баба пьяная.

После этого мне надо было ретироваться, придумать необидный предлог, ну, допустим, забыл накладную в конторе, но я под его яростным взглядом не решился на это. Развернул холодильник боком и начал снимать заднюю панель. Мужик топтался рядом, дышал в ухо. Прогудел:

– Ну что, починишь?

– Постараюсь. Надо сперва…

Окончить фразу не успел. С диким воплем: «Ах ты, сука, постараешься!» – мужик махнул клешней, целя мне в лоб. Но врасплох не застал. Из левой руки я предусмотрительно не выпускал увесистый чемоданчик с инструментами. Под его кулак подставил плечо, а чемоданчиком оглоушил по башке. Мужик жалобно хрюкнул, закачался, а я побежал к входной двери, но он меня догнал, прыгнул на спину, повалил и начал душить. Душил неумело, но энергично, стараясь захватить в ладони всю шею, словно заодно с удушением измерял ее окружность. При этом бубнил беспрерывно: «Постараешься, а вот я тоже, сука, постараюсь!»

Каким-то образом, откуда силы взялись, мне удалось приподняться на четвереньки и свалить его с себя. Тут произошло нечто вовсе непостижимое: мужик лежал неподвижно, смотрел мне в глаза и счастливо улыбался. Я кое-как отомкнул дверной замок и пошкандыбал к лифту. Сзади донеслось самодовольное:

– Ничего, сучара, в другой раз достану, кириенок хренов!

Дома едва отдышался, думал, не хряпнуть ли рюмашку. Сразу два повода нарушить сухой закон. Избежал нелепой смерти в лапах дикаря, и Вишенка уже здесь. Не в полной воплощении, но все же… И только о Вишенке вспомнил, толкнуло под сердце и сразу затрещал телефонный аппарат. Не сняв трубку, уже знал: это он. Так и спросил:

– Вишенка, ты?

– Здравствуй, папа. Как поживаешь? – я испытал мгновенное облегчение, подобное тому, когда очнешься от кошмара, откроешь глаза – и убедишься, что это был всего лишь сон. Голос сына прежний, веселый, звучный, как горный ручеек.

– Сашик, мама очень переживает. Что ей сказать? Когда мы тебя увидим?

– Скоро, папочка, скоро, – я видел, как он улыбается, прежний четырнадцатилетний – с ясный взглядом и меланхолической гримаской, будто спрашивающий: папа, а это еще что такое?

– У тебя какие-то трудности, сынок?

– Никаких трудностей… Надо выполнить кое-какие поручения… Как только освобожусь…

– Ты здоров? Ты больше не исчезнешь? – и тут меня словно прорвало, хотя знал, чувствовал, по телефону нельзя. – Ты хоть представляешь, как нам с матерью пришлось? Четыре года! Каждый день – как вечность. С утра до вечера – чернота. Мы вообще не жили эти годы. И теперь опять… Ты здесь – и тебя нет. Каково матери, подумай. Неужели нельзя что-то сделать? Что с тобой? Хоть это можешь сказать?

Мои заполошные, бабьи вопли упали в пустоту. Он ответил спокойно, все с той же улыбкой, и совсем о другом:

– Папа, послушай, это очень важно. Тебе и маме надо быть готовым исчезнуть. Я пришлю за вами. Главное, ничему не удивляйтесь. Потом все поймете. Сегодня же начинайте собираться.

– Да, но…

– Прости, больше не могу говорить. Помни одно, с нами ничего плохого не случится. Поцелуй маму. Обнимаю тебя, дорогой…

Ошарашенный, я смотрел на умолкнувшую трубку. Дорогой! Кто это сказал? Кто только что со мной разговаривал? Человек или призрак? Тонкая ледяная иголка вошла в сердце, и я боялся резко разогнуться, чтобы оно не взорвалось.

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ В МОСКВЕ

– Какие у тебя документы?

У того, кто задал этот вопрос, была характерная внешность ухватистого мужичка эпохи первоначального накопления, который пьет в меру, ворует помаленьку, без наглости – и всегда держится в стороне от крупных свар. На обветренных, добродушных физиономиях таких мужичков всегда одно и то же выражение: он, дескать, ни при чем, но коли на него слишком давить, может дать сдачи. Камил, еще не освоившийся толком, определил сорокалетнего загорелого (май месяц) крепыша в майке и модных шортах как человека неопасного, хотя себе на уме. Молча протянул паспорт на имя Иванова Сергея Юрьевича и студенческое удостоверение: 2-й курс МЭИ. Перед тем они уже познакомились, и он произнес очередную шпионскую фразу: «От Потапыча я. Солярки прикупить».