Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди Страница 66

— Первый раз слышу, — сказала Кики. — Это правда, Джекки?

— В газетах правды не бывает.

После перерыва вновь заиграла музыка, и Джек опять стал переводить тревожный взгляд с одной своей дамы на другую — кому из них отдать предпочтение? Неужели для них, этих двух женщин, он тоже Легс? Ерунда. Они-то знают, кто он. Кому-кому, а им-то хорошо известно, что он Джек-Брильянт, а никакой не Легс. Они любят его не за то, что любят другие. Его они любят за тело. За то, как он с ними разговаривает. За то, как он их любит. За форму его лица. За многое, очень многое — за то, что он такой, какой есть. Впрочем, важно не то, за что они его любят. Сейчас важнее другое: удержать их вместе, удержать от ненависти друг к дружке, сделать так, чтобы они притягивали друг друга, как два разнозаряженных магнита. Чтобы они были единым целым и вместе впряглись в судьбу Джека. Кики скрывается от полиции, ее разыскивают как свидетеля по делу Стритера; пока ей грозит суд, она будет нуждаться в защите друзей Джека. Поэтому она-то никуда не денется. А Алиса? Эта никуда не денется в любом случае. Куда она без него…

Пышная дама в блестящем обтягивающем платье с серебряными погончиками подошла в сопровождении какого-то господина к столику Джека.

— Этот человек — Легс, — сообщила она своему спутнику. — А худой-то какой — кожа да кости!

— Ты кто такая, черт побери? — спросил Джек.

— Я видела в газете твою фотографию, Легс.

— Тогда все ясно.

Она взглянула на Алису и Кики, а затем приспустила с плеча бретельку и обнажила крепкую, полную, налитую грудь.

— Нравится? — спросила она Джека.

— Ничего. Но меня не волнует.

— Ты же посмотрел, а это уже кое-что значит, правда, любимый? — сказала она, обращаясь к своему спутнику.

— Много значит, — отозвался «любимый».

— Если хочешь — могу подоиться, — сказала пышная красавица и, зажав сосок между пальцев, выпустила тоненькую струйку в пустую кофейную чашку Джека.

— На десерт выпью, — сказал Джек.

— Ой, какой он, однако ж, умный, — сказала пышная красавица, поправляя бретельку и отходя в сторону.

— Давайте что-нибудь закажем! — воскликнула Кики. — А то у меня от голода скулы свело.

— Скулы сводит от холода или от страха, — сказал Джек.

— Какая разница.

— Мы все время отвлекаемся, — пожаловалась Алиса.

Джек подозвал официанта:

— Омлет с помидорами. Двойную порцию.

— Одну на всех?

— Я отвечаю только за себя.

Официант нагнулся и театральным шепотом, так, чтобы слышали все, произнес Джеку на ухо:

— Говорят, вы способны удовлетворить десять тысяч женщин. Это правда?

Джек взял со стола нож для масла, подбросил его на ладони и уставился на официанта. Проткнуть бы насквозь эту холуйскую розовую ладошку. Вывести бы подлеца из ресторана и спустить с лестницы — пусть считает ступеньки своим сопливым носом!

— Я понял, — промямлил официант, пятясь назад и обращаясь непосредственно к Джеку, — что вы все на свете знаете. Абсолютно все.

— И откуда такие только берутся? — громко спросил Джек, однако ответом ему был донесшийся из кухни зычный голос официанта: «Омлет с помидорами для Джека-Потрошителя», после чего сидевшие в ресторане посмотрели на Джека с интересом.

Джек поправил галстук, чувствуя, что воротник рубашки ему велик и что костюм висит на нем, как на вешалке. Он здорово похудел — подросток во взрослом костюме. Неожиданно он почувствовал себя молодым, взъерошил обеими руками волосы и подумал о работе, которая ему предстоит, о физической работе, которой необходимо заниматься подросткам. Они ведь должны расти. Должны трудиться в поте лица, набираться сил и мудрости — впереди их ждут тяжелые испытания. Предстояло трудиться и Джеку. На танцевальной площадке, к примеру.

Он хотел было встать, но Алиса вцепилась ему в рукав и шепнула:

— Помнишь, Джек, как ты украл в магазине пальто с чернобуркой, которое мне так хотелось? А потом я отнесла его обратно, но ты пошел и снова его украл, помнишь? Ах, как я тогда любила тебя за это!

— Помню, — вполголоса проговорил Джек. — Я никак не мог забыть про это пальто.

Некоторое время Кики наблюдала, как они шепчутся, а затем придвинулась к Джеку вплотную и прошептала:

— Джекки, я раздвинула ноги.

— Правда, малыш?

— А сейчас раскрываю губы. Нижние.

— Ну да?

— Да. А теперь закрываю. А сейчас опять их раскрываю.

— Молодец, малыш. Молодчина.

Тут он встал и заявил:

— Я иду танцевать.

Алиса посмотрела на Кики, Кики — на Алису: наконец-то решился. Затем обе посмотрели на Джека — кого-то он выберет? Однако Джек так никого и не выбрал. Он поднялся и, с неподвижно висящей левой рукой и молодцевато вздернутым правым плечом — чем не молодой человек в полном расцвете сил? — направился к танцплощадке, где несколько пар кружились в вальсе. Стоило Джеку ступить на площадку, как сначала одна-две пары, а потом и все остальные остановились, оркестр смолк, но Джек повернулся к оркестрантам и сделал им знак, чтобы они продолжали играть. Потом взглянул на Кики и Алису, которые стояли у самого края площадки, и сказал:

— Мою руку, Мэрион. Возьми мою руку.

Глаза Алисы наполнились слезами, а Кики вцепилась в безжизненно повисшую руку Джека и положила ее себе на плечо. Когда она придвинулась к нему, он сказал: «Мою правую руку, Алиса», и Алиса, просияв сквозь слезы, подняла правую руку Джека.

И Мэрион, и Алиса знали, что делать дальше. Взявшись за руки, они вступили на площадку, и, когда оркестр заиграл «Два сердца и три четверти часа», вальс, который танцевала вся Америка, вся Европа, вальс, ритм которого, казалось, расчислен на небесах, Алиса, Мэрион и Джек, втроем, влились в музыку, влились в танец их жизни.

«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», — считал Джек. И они, взявшись за руки и замкнув круг, кружились по площадке в ритме вальса, кружились всё быстрей и быстрей… Под все громче звучавшие аплодисменты собравшихся они возносились все выше и выше, в заоблачные дали, туда, где люди знают, что такое счастье.