Бобби Фишер идет на войну - Джон Айдиноу Страница 66

Памятуя об официальном мнении относительно личности Спасского («незрелый»), о его ранних трениях с ленинградским КГБ, о том, что советско-американская битва проходила на острове, где располагалась одна из основных американских военно-воздушных баз, — вряд ли было возможно, чтобы в Исландии не появилось ни одного агента КГБ. Николай Крогиус допускает возможность того, что они вполне могли там находиться: «Насколько я знаю, официальные представители КГБ отсутствовали. Ходили слухи, что туда приехали два-три работника. Но они, разумеется, просто наблюдали. Ничего более». Иво Ней считал, что их было много. Недавно уволившийся из Министерства иностранных дел, а в то время второй секретарь советского посольства Дмитрий Васильев вспоминает, как видел двух-трёх «таких людей» в зале Рейкьявика: «Я не уверен, что это были люди из КГБ, но они казались довольно странными. Знаете, люди из ЦРУ или КГБ всегда несколько странные». Члены обеих секретных организаций были разными, но благодаря какому-то неуловимому сходству опознать агентов было несложно. Как говорят русские, «одного поля ягоды».

Гости советского посольства в Рейкьявике уже перешли все допустимые границы для такого малонаселённого острова: за два месяца матча там побывало невероятное количество русских «туристов». Кое-кто называет главой КГБ в Исландии чиновника посольства Виктора Бубнова, но на самом деле он был из военной разведки, ГРУ, и имел другие интересы. Тем не менее недостаток в офицерах и информаторах там вряд ли испытывали, и у нас есть причины полагать, что некоторые из них не просто, как выразился Крогиус, «наблюдали».

К концу июля мрачные предчувствия насчёт игры Спасского достигли в Москве критического уровня. 27 июля, когда чемпион играл свою худшую партию — восьмую, — Виктора Батуринского вызвали в Центральный Комитет с требованием объяснить, что же, в конце концов, происходит, почему Спасский никак не реагирует на опоздания Фишера. Присутствовали глава отдела пропаганды Александр Яковлев, его первый заместитель Юрий Скляров и ответственный за спорт Борис Гончаров, который, по-видимому, вообще им не интересовался. Они обсуждали, как помочь Спасскому, как обнаружить и нейтрализовать психологическое давление, которое на него оказывается.

После этого в кабинете Виктора Ивонина побывало множество старших чинов КГБ (разумеется, это совпало и с подготовительной работой к Олимпиаде). В их список входил Виктор Чебриков, заместитель председателя КГБ и протеже Брежнева. В 1968 году Брежнев назначил его заместителем Юрия Андропова — в период кремлёвской битвы за власть, после которой Сергей Павлов отправился в Спорткомитет. В 1982-м Чебриков стал председателем КГБ. Заглядывал сюда также Семён Цвигун, первый заместитель председателя КГБ, поднявшийся наверх в той же перетасовке, что и Чебриков. Наносил визиты и заместитель главы пятого отдела (имевшего дело с идеологией и тем самым со спортом) генерал-майор Валентин Никашкин. Один из его подчинённых, агент КГБ Виктор Гостиев, ещё появится в нашей истории. Он также работал на пятый отдел. Позже, всё ещё оставаясь офицером КГБ, Гостиев стал зампредом спортивного общества «Динамо», которое тренировало работников КГБ и Министерства внутренних дел.

Столь высокие звания посетителей из КГБ имели больше отношения к министерскому статусу Ивонина, нежели к тому значению, которое придавалось Рейкьявику. Ивонин не может припомнить все эти визиты. Стоит напомнить ему об именах из КГБ, как всегда хорошая память на людей и события его покидает. Тон разговора становится более осторожным, а информация забывается.

Что же они могли обсуждать?

На этих встречах менее всего пытаются сделать подкоп под Фишера, а больше думают о том, как помочь выбитому из седла Спасскому. (Возникает мысль отправить чемпиону «Когитум», лекарство для снятия нервного напряжения, но Спасский отказывается, что вызывает некоторое раздражение.) В первую очередь требуется расследовать возможность постороннего влияния на игру. Один доклад в КГБ упоминал о том, что Фишеру помогают компьютер и прибор, спрятанный в его кресле (связаны ли эти две детали — компьютер и прибор в кресле Фишера, — остается неясным). В западной прессе уже появлялись сообщения, что Фишеру помогает компьютер, но Спасский, Геллер и Крогиус отнеслись к этому иронически. КГБ не верит в то, что интриги, связанные с высокими технологиями, имеют смысл. Товарищ Львов, офицер КГБ, специалист по компьютерной технике и в то время постоянный собеседник Ивонина, объясняет заместителю министра спорта, что Фишеру потребовался бы целый год, чтобы разработать необходимую программу, а также переносной приёмник и наушник. Львов приносит мрачную новость о получении Спасским письма с угрозами в адрес его семьи, если он вернется в Москву победителем. Это расследовано, но никаких подтверждений не найдено. Происхождение письма неизвестно; сегодня Спасский говорит, что понятия об этом не имел.

Предпринимаются другие способы защитить чемпиона. Июль переходит в август, и один из судебных психиатров встречается со Львовым и Гостиевым. Львов сообщает о возможности организовать проверку наличия радиоволн и рентгеновских лучей «на месте» — по-видимому, в зале. Обсуждается вероятность того, что на Спасского воздействует гипнотизёр и телепат. Возможно, посещение Рейкьявика психиатрами является идеей Гостиева. Выбор падает на Вартаняна и Жарикова, и Гостиев приступает к организации их визита.

Появляется тревожное известие о том, что 15 августа Спасский выпил сок и им овладела апатия. Снова к делу подключаются КГБ и Гостиев. Образец сока привозят в Москву, где специалисты КГБ проверяют его состав. Позже начальник Гостиева Никашкин сообщает Ивонину, что ничего постороннего не обнаружено.

Однако КГБ не желает только пассивно реагировать. Помощь Спасскому включает в себя инициативу распространения слухов о том, что Фишер обманывает, используя прибор, спрятанный в кресле: прибор, мол, ухудшает игру Спасского и/или улучшает игру Фишера. Эта идея обсуждается в конце июля. Она должна выглядеть убедительно. Ивонин слушает, о чем говорят «товарищи», а сам размышляет, может ли нечто подобное быть на самом деле. 29 июля Борис Гончаров из ЦК партии сообщает Ивонину, что слух «запущен». Дальше — тишина.

Неизвестно, есть ли связь между «запуском» этого слуха и заявлением Геллера, сделанным тремя неделями позже, 22 августа, когда он протестовал против грязных трюков, применявшихся для воздействия на Спасского, хотя сам Геллер утверждал, что «такие письма были». О событиях, последовавших за этим заявлением, уже рассказано. Никашкин проинформировал Ивонина, что эпизод получил большую огласку; исландские эксперты всё проверили, но ничего не нашли.

Подчинялся ли Геллер приказам из КГБ? Знал ли он детали плана или сам стал его жертвой, публично озвучив мысль об американских махинациях с высокими технологиями? Геллер, крайне подозрительно относившийся к Западу, действовал в одиночку. Крогиус не подписал сомнительное заявление и сегодня характеризует его, как «бессмысленное и топорно сделанное». Он относит его к «склонности Геллера действовать спонтанно». Ней отказался ставить свою подпись, поскольку, по его словам, было очевидно, что Геллер действует по указанию из Москвы. Ивонин говорит, что впервые услышал об этом письме в новостях, пришедших из Рейкьявика. Спасский ныне вспоминает, что какое-то письмо до матча предупреждало его о кресле, и это «письмо взялось неизвестно откуда». Возможно, ближе к концу сражения, отчаявшись объяснить неудачи на доске, они с Геллером, сознательно или бессознательно, искали им какое-то внешнее объяснение. До сих пор не зная о замысле КГБ, Спасский продолжает верить, что в черном кожаном кресле Фишера действительно могло что-то быть; он говорит, что заявление Геллера его не смутило.