Оскар Уайльд и смерть при свечах - Джайлз Брандрет Страница 66

— Не будьте идиотом, Уайльд. Он покончил с собой. Совершив самоубийство, О’Доннел признал свою вину. Дело закрыто.

Ошеломленный увиденным, я глупо пробормотал:

— Мы должны сообщить в полицию!

— Мы и есть полиция! — прорычал Фрейзер. — Возьмите себя в руки, Роберт! Убийца мертв, все кончено. Дело закрыто.

Сержант продолжал держать лампу возле лица мертвеца. Оскар неотрывно смотрел в выпученные, невидящие глаза О’Доннела. Казалось, это зрелище его завораживает.

— Да и не время сейчас скорбеть, [106]— пробормотал он одну из своих любимых строк.

— Приношу мои извинения, Шерард, — сказал Фрейзер, постепенно успокаиваясь. — Я потрясен не меньше вашего. Ужасное событие, но этого следовало ожидать.

— Да, следовало ожидать, — прошептал Оскар.

— Простите меня, Оскар, — продолжал Фрейзер. — Я не стану упоминать о вашем присутствии, когда буду писать рапорт. В любом случае это ни на что не повлияет… Сейчас же вам лучше уйти. Мне не следовало вас сюда приводить. Я допустил ошибку. Однако вы настаивали — что ж, вы увидели то, что увидели. А теперь уходите. Уходите немедленно, и предоставьте нам выполнить наш долг.

Сержант Риттер застыл в неподвижности, продолжая высоко держать лампу и освещать мертвое тело.

— Проводите джентльменов до кэба, Риттер, — приказал Фрейзер. — И возьмите мой чемодан. Сегодня я вернусь домой очень поздно.

Риттер вышел из камеры. Когда он приблизился к нам, продолжая высоко держать лампу, тело О’Доннела погрузилось в темноту, и белый свет упал на лицо Фрейзера.

— И поспешите, Риттер. Я останусь здесь и буду охранять тело. На обратном пути прихватите нож. А теперь уходите! Сейчас же!

Мы с Оскаром молчали.

— Спокойной ночи, джентльмены, — проговорил Фрейзер, когда мы повернулись, собираясь уйти. — Завтра я жду вас в шесть, как мы и договаривались. Доброй ночи. Сожалею, что вам пришлось стать свидетелями этого кошмарного происшествия, но теперь все кончено. Дело закрыто.

Сержант Риттер, все так же молча и задыхаясь на каждом шагу, шел с нами по темному грязному коридору похожего на склеп полицейского участка, пока мы не вышли на оживленную лондонскую улицу. Мы оставили Эйдана Фрейзера в темноте, наедине с трупом Эдварда О’Доннела.

— Пожалуй, завтра я схожу в церковь, — заявил Оскар, выглядывая из окошка кэба, когда мы проезжали мимо театра и отеля «Савой».

На тротуаре было полно шумных зрителей, здесь собрались довольные «сливки общества» в вечерних костюмах, очевидно, недавно закончились «Гондольеры». [107]

— Чтобы помолиться за души недавно умерших? — спросил я.

— Да, — ответил он, — и чтобы поставить свечку святой Батильде и святому Эйдану Фернскому. Понедельник его день, вы ведь помните.

— Я помню.

— Дни святых… и искушение, Роберт. Вот в чем все дело.

— Вы уже говорили это мне, Оскар. Но я никак не могу понять, что вы имеете в виду.

— Вы поймете, Роберт, обязательно поймете. — Он благожелательно улыбнулся. — Святой Эйдан — еще один из ирландских святых. В часовне собора Святого Патрика в Дублине стоит усыпальница с его мощами. Завтра я нанесу визит его душе в собор Святого Патрика на площади Сохо. Церковь новая, но очень хорошая.

— Это католическая церковь, Оскар. Вы обратились к Риму за спасением? — спросил я, меня позабавил оборот, который принял наш разговор.

— Нет, пока нет, — рассмеялся он. — В отличие от Джона Грея. Он посещает собор Святого Патрика, получает наставления и очень хвалит священника. Еще он утверждает, что там царит удивительная, духовная атмосфера. По его мнению, это достигается благодаря ладану, которым они пользуются, якобы лучшему ладану в Лондоне, а юный кадильщик делает свою работу с невероятным рвением. — Оскар сжал кулаки, поставив один над другим, словно держал цепь кадильницы, для полного сходства возвел глаза к небесам и принялся с шутливым усердием разгонять воображаемый фимиам прямо из кэба.

Я расхохотался, но тут же вспомнил о жуткой фигуре Эдварда О’Доннела, висящей в камере полицейского участка всего в полумиле от нас, и восхитился способности Оскара легким мановением руки переходить от трагедии к комедии.

Наш кэб добрался до Хеймаркета. Уэст-Энд был заполнен субботними гуляками, и кэб двигался медленно. Оскар приказал кэбмену доставить нас на Албемарль-стрит и предложил мне выпить по стаканчику, но уже в следующее мгновение изменил свои намерения.

— Простите меня, Роберт, — сказал он. — Я внезапно почувствовал усталость и вспомнил, что уже поздно. Вам необходимо сделать записи в дневнике, а я должен отправить письмо Сюзанне Вуд. Возможно, я успею послать его с вечерней почтой. — Мой друг крикнул кэбмену: — На Гауэр-стрит, через площадь Сохо! Мы сначала отвезем нашего друга, потом поедем в Челси, на Тайт-стрит, если вы не против.

Его упоминание площади Сохо вызвало у меня определенные воспоминания, однако Оскар сразу догадался, о чем я думаю. (Быть может, миссис О’Киф была права, и он действительно умел читать мысли.)

— Человек, который напал на меня в тот вечер на площади Сохо… когда Джон Грей пришел ко мне на помощь, вы помните?

— Я не забуду матроску Джона Грея, тот вечер и те дни, что за ним последовали, — ответил я.

— Вы ведь не сомневались, что на меня напал Эдвард О’Доннел, так?

— Да, хотя вы это всячески отрицали, — ответил я.

— И были убеждены, что на Албемарль-стрит за нами следовал он же?

— В этом я уверен.

— Однако О’Доннел тут ни при чем.

— Ладно, предположим… тогда кто это был?

— Я расскажу вам завтра, Роберт. Мне кажется, на сегодня нам обоим достаточно волнений.

В тот субботний вечер мы расстались довольно рано, еще не было одиннадцати часов. Утро следующего дня уже закончилось — после полудня прошел почти час, когда я получил новую весточку от Оскара. Я небритым лежал в постели в своей комнате и читал, когда прозвенел дверной звонок. Пришел посыльный с телеграфа, который принес телеграмму от моего друга:

«СРОЧНО. ВСТРЕЧАЕМСЯ НА УГЛУ КАУЛИ-СТРИТ ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОПОЛУДНИ НЕ РАНЬШЕ. ОСКАР».

Я добрался до Вестминстера к трем часам. Было воскресенье, тридцатое января 1890 года, и воздух дышал весной. Лондонский туман исчез; небо стало матово-голубым, нежные белые облачка согрели бы даже сердце моего прадеда. Я зашел в сад, соседствующий с Палатой лордов (тщетно пытаясь найти сонм бледно-желтых нарциссов!), и прогуливался, пока не услышал, как Биг-Бен пробил четверть четвертого. Тогда я перешел дорогу и зашагал по Грейт-Колледж-стрит. Моя походка была удивительно легкой, я наслаждался теплыми солнечными лучами; меня возбуждала предстоящая встреча с Оскаром — телеграмма многое обещала; я чувствовал, что мне всего двадцать восемь лет, и радовался, что я жив. (Придя домой на Гауэр-стрит накануне вечером, я обнаружил письмо от Кейтлин. Она вернулась в Лондон и сильно надеялась на встречу со мной, — «Так сильно, — писала она, — так сильно!» Она подчеркнула последние два слова.)