Судный день - Курт Ауст Страница 65

Я кивнул и краем глаза заметил, что Альберт тоже мотнул головой, а вот Томас даже не шелохнулся.

– Приходской священник у нас в деревне никогда в жизни не согласился бы крестить меня под тем именем, что придумал дед, поэтому меня назвали Биргит, а по-саамски Бьеггат, что означает “ветер” или “буря”. Обычно меня называли Бигги. Я все это рассказываю, потому что имя мое в какой-то степени определило и судьбу. Сначала мое предназначение, ремесло нойды, а затем и мой характер, особенности моей души… – Она быстро, но многозначительно посмотрела на меня и продолжила, словно обращаясь ко мне. – У вас для этого есть особое слово – “темперамент”. У меня был темперамент. Бывало… – она развела руками, – я будто… пшшшш! – вспыхивала, как сухие еловые ветки на костре. Как кошка, которой наступили на хвост… или словно гром и молния посреди ясного неба, или нежданный шторм на море. Я и сама не всегда знала, почему так – просто внезапно душа вскипала, и в меня вселялись хора-галес и бьегга-галес. – И Бигги показала на две фигурки с какими-то продолговатыми инструментами в руках. Под этими фигурками была проведена двойная черта. – Это Хора и Бьегга-галес, боги грома и бури. Вот это место – верхний мир. Саамы терпеливо мирились с моим нравом: во-первых, среди моего народа такое случается, а во-вторых, я готовилась стать нойдой и имела связь с духами. А вот норвежцы меня боялись и не любили. Ребенком я приводила норвежских детей в ужас, а когда стала постарше, меня стали избегать взрослые – они сторонились меня, если только не нуждались в лекарской помощи, когда болезнь не оставляла им иного выбора. Совсем как моего деда – великого и могущественного нойда, – меня знали и боялись, когда мне едва исполнилось пятнадцать. Лишь приходской священник Андреас Поулсен не боялся меня. – И задумчиво, но бесстрастно Бигги добавила: – Он меня ненавидел. Он был из тех, кто истово верит в Бога. Он вздумал крестить нас, саамов. Мы ходили в церковь и причащались телом Христовым и его кровью. Нам это казалось чудовищным, и мы молились Саракке, – она показала на фигурку внизу, – Матери-прародительнице – вымаливали прощение за все поступки, к которым вынуждал нас священник. А в церкви мы просили прощения у Бога за то, что молились Саракке… – Она достала деревянную кружку. – Жизнь превратилась в безумный хоровод, – сказала она и торопливо отхлебнула воды, – ох, может, еще кому-то хочется пить?

Бигги оглядела нас, но мы покачали головой. Женщина отставила кружку и вернулась к своему рассказу:

– Приходской священник потребовал, чтобы я бросила ремесло нойды. Он даже начал учить саамский, чтобы подслушивать нас и понимать, когда мы разговариваем не только с его Богом. Я оставалась нойдой: откажись я – и нойдегадзе растерли бы меня в порошок. Той весной, когда мне исполнилось шестнадцать, заболела дочь священника, Сигне. Кто только ее не лечил! К больной даже привозили цирюльника из Вадсё. Не знаю, что он с ней делал, но здоровее она от этого не стала. В Лулео жил один шведский лекарь, но он отказался ехать в Варддус, поэтому пастор повез дочь в Лулео – они отправились в долгое тяжелое путешествие в самый разгар весеннего половодья. Я тогда подумала, что он, должно быть, души в дочери не чает… Они вернулись через месяц – священник совсем исхудал, а Сигне больше напоминала тень, а не живого человека. Лекарь пустил ей кровь, и, когда меня наконец пригласили к ней, Сигне была похожа на вареную треску. Поэтому кровопускание тоже стало вызывать у меня сомнение.

Я заметил, как в недоверчивом взгляде Томаса блеснула искра сочувствия и понимания.

– Но не думайте – меня вызвал вовсе не священник! Он в тот день был в отъезде, и Сигне послала за мной служанку. Мы выросли вместе с Сигне, и, хотя моя сила, как она говорила, пугала ее, девушка верила, что лишь я смогу ей помочь. Мой дед, который в ту пору был уже совсем стариком, способным только дожидаться собственной смерти, помог мне: он отправил меня в путешествие “ямике” – я побывала в царстве мертвых, где уговаривала духов сохранить Сигне жизнь.

По спине у меня побежали мурашки: Бигги рассказывала об этом так, будто проделывала подобное каждый день.

– Духи потребовали, чтобы взамен им принесли в жертву лошадь, и, получив этот ответ, я вернулась в человеческий мир. Сигне согласилась на жертвоприношение, но в тот момент вернулся ее отец, Андреас Поулсен, – он прогнал меня, и жертву принести мы не успели. Он проклинал меня и обещал сообщить ленсману и обвинить меня в ворожбе и в том, что называется малефициум, – Бигги умолкла и посмотрела на Томаса, – профессор наверняка объяснит эти слова лучше, чем я.

Ответ прозвучал медленно и сухо:

– Под ворожбой в данном случае имеется в виду использование колдовских слов, чтобы причинить другому вред или… исцелить кого-то. Maleficium – от латинского maleficie – наводить порчу, подразумевается убийство с помощью магии. – Томас замолчал и вновь замер, словно соляной столп. Мне вдруг стало неловко за него, но Бигги, похоже, ничего не заметила и вновь заговорила:

– Той же ночью к нашему дому подкатили сани, которыми правила пасторская служанка. В санях лежала Сигне. Мы убили лошадь, и я отправилась в царство мертвых, где передала жертву Руту, чтобы этот злой дух оставил дочь священника в покое. Вернувшись, я поняла, что Сигне чувствует себя намного лучше, а к утру она уже смогла сама забраться в повозку. Мой брат отвез ее домой. Через день за мной явился ленсман. Меня посадили в тюрьму, обвинив в ворожбе. Еще через неделю пастор привез из Порсангера одного человека, чью жену мне не удалось вылечить и она умерла. Рассказ этого человека лег в основу обвинения о наведении порчи… – Лицо Бигги превратилось в непроницаемую маску. Мы втроем затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. – Я не сознавалась, и меня подвергли неприятным допросам, на которых присутствовали ленсман и священник. В мою защиту выступили двенадцать человек, которых я исцелила. Среди них была и Сигне Поулсен, дочь священника, которую я вывела из царства мертвых. Однако ее отец не снял с меня обвинение. – Она взглянула на нас из темноты, будто поведение священника до сих пор оставалось для нее загадкой.

Альберт толкнул меня в бок и показал на коптилку. Я поправил фитиль, совсем было утонувший в рыбьем жире. Тьма отступила.

– Показания десятерых не стали даже рассматривать, ведь они были саамами, и ленсман счел, что они пристрастны. Обвинение ужесточили – теперь меня обвиняли в связи с дьяволом. Я призналась, что ездила на олене в ямби аймо, чтобы забрать оттуда умирающую женщину, и ленсман назвал это путешествием в Преисподнюю, куда я отправилась поговорить с дьяволом. Чтобы вырвать у меня признание, они допрашивали меня все свирепее и свирепее.

– Под допросом ты подразумеваешь пытку? – спросил Томас, прищурившись.

– Да.

– Значит, тебя подвергли пытке до вынесения приговора? – в голосе Томаса зазвучали металлические нотки.

– Да.

– Ты можешь это доказать?

Бигги мрачно испытующе посмотрела на Томаса и медленно расстегнула пуговицы на платье. Стянув вниз лиф, она осталась в сорочке без рукавов, подняла правую руку и показала нам круглое пятно, которое прежде заметил пастор Якоб.