Персональный миф. Психология в действии - Вера Авалиани Страница 63

Когда пенис, как хвост Змия, сбросил с себя мою кожу и довольный очень медленно выполз наружу, я хоть что-то начала понимать и видеть. К этому времени к нам уже бежали по тёмному, разделённому на фрагменты скалами пляжу охранники, привлечённые стонами над утёсом, в которых, наверное, слышалось не только желание, но и страх, и боль, и что-то мучительное.

Но, увидев обнявшуюся парочку, которая стоит, целуясь (я уже поспешно натянула штаны, а Славка застегнул ширинку), египтяне успокоились и ушли на свой пост. Главное, не изнасилование. А остальные любовные сцены им были ночью у моря не внове. Оба мы пахли морем и спермой. И где-то внизу, но близко мелко и судорожно билось, словно тоже в экстазе, тёмное, тёплое, влажное море.

Потом мы куда-то шли, обнявшись, измученные неожиданной страстью. Он хвастался мне своими победами над девушками. Одну он любил, а она перестала. Другой он устроил праздник Золушки, она его полюбила. Но начала крутить с другими ради денег, и Слава её бросил. А девчонка с горя пыталась отравиться газом. «Вот дурочка!» – резюмировал он.

Потом со смехом рассказывал, как умеет снимать девушек одним только взглядом, что замужние женщины, которых у него «как грязи», звонят его и вызывают к себе. И что он очень, очень сильный игрок в казино, и это его тайная страсть.

Рассказы эти меня не пугали, не вызывали ревности. Они ведь имели отношение только к жадному до удовольствий и впечатлений парню с дневного пляжа. А не к тому ледяному жгучему мужчине, о существовании которого внутри молодой и весёлой оболочки не подозревает, кажется, и сам «носитель».

Когда мы шли по шершавому асфальту в гору и Слава привычным, видимо, для него жестом подтолкнул меня сзади под ягодицы, я даже запнулась от мысли, которая пришла мне в голову: «Так вот он какой был – Змий. А может, под запретным плодом имелся в виду зародыш в иносказательном смысле».

А Слава всё рассказывал. И по мере того, как он стал говорить, будто думает вслух, в его словах появились и проблески правды.

Горечь, с которой он говорил о его любимой женщине, которая его заставляла унижаться, чтобы он мог получить её, а потом и вовсе к нему охладела, была похожа на правду. Тогда-то я поняла, что все остальные девушки, да и женщины – это его месть той, любимой и разлюбившей. Это его желание доказать ей, что его полюбит любая. Его полюбят все! По существу, это было желание противопоставить власть над другими её власти над собой.

И я решила, что этим вечером наш роман и ограничится. Мы долго шлялись по серпантину пустых аллей, топтали влажную траву на газоне, охлаждая ноги.

Потом оба почувствовали жажду, какая бывает в конце пути. И вернулись в отель, буквально рухнули в кресла, которые относились к ночному бару в холле. Тем временем перед носом у меня сперва появился коктейль в руке Славы, а потом выпуклая во все стороны хамская баба, которая орала оглашенно:

– Чтоб я тебя не видела больше возле моего сына, шалава.

Подумать только, ещё сегодня днём эта ныне раздувающаяся от ревности мамаша казалась мне такой милой, чуть робкой, рыхлой душевно и физически. Ведь сын привёз её за границу первый раз.

Я, похолодев в душе и оледенев лицом от обжигающего стыда, повернулась и ушла, не вступая в перепалку на глазах у пьяных посетителей бара.

Первым делом я пустила горячую воду и поливала там себя из душа, словно меня укусила бешеная собака. Вытираясь, я увидела в зеркале лицо с искусанными опухшими и дрожащими губами и с расширенными зрачками. Тени под глазами размазались синим, сливаясь с цветом роговицы. И впервые за эту ночь у меня из какой-то внутренней тяжёлой, заменившей мозг тучи хлынули слёзы от унижения и горечи.

Но, рухнув в постель, заснула я мгновенно и без снов. А утром виноватый Слава, как-то искренне смущаясь, попросил простить его маму. Это он виноват – запер её в номере, чтобы побыть со мной. И ключ унёс.

Наверное, в этом случае я лично орала бы на сына. Но она-то считала парня невинным, а меня – соблазнительницей.

И, не в силах сердиться на своего мальчика, матрона обрушила гнев на меня. Как часто так бывает с любимыми. Мы ухитряемся отводить от них свой гнев, переводя его на тех, кто пусть на минуту отнял их мысли, отлепил их взгляд, а то и тело от нас.

В мире нет ничего постоянного – даже ток состоит из переменного напряжения. И как только мы это поймём – станем счастливыми. Но и я, как и все, не привыкла, не научена воспринимать любовь как вспышку маяка, поворачивающегося в разные стороны. Невозможно осознать, что другой человек – будь он сыном или любовником, никогда не принадлежит тебе целиком. Он сам по себе.

Впрочем, после кратких извинений времени на философию не оставалось. Слава ловким, заученным и явно отработанным приёмом вольной любовной борьбы положил меня на обе лопатки. Но на этот раз я не почувствовала ничего особенного – удовольствие от массажа – не более того. Дневной свет всё же мешает сосредоточиться на интимном. В нём нет мистики. Солнце безжалостно, как взгляд нелюбящего. От него тело немолодой женщины, как по волшебству, становится несовершенным, душа высыхает.

Ну что ж, после быстрого примиряющего секса со Славой мы порешили не нервировать его маму встречами. Что говорить о ней – для меня и то случившееся было шоком.

Он выскочил через балкон моего номера в палисадник, благо, жила я на полуторном этаже, чтобы никто не увидел его в коридоре рядом с моей дверью. Но это не показалось романтичным, скорее, обидным.

От всей этой истории в душе осталась неловкость, какая-то заноза, налёт вранья со всех сторон. И я яростно захотела всё прекратить. Забыть. Не было ничего – бред.

Спускаясь со склона вниз, к морю, которое утром слепило больше, чем солнце, я поняла, что ночное наваждение и постельное примирение словно сняли с меня какое-то заклятье. А в физическом же мире я шла по широкому спуску к морю и почти подпрыгивала. Мне хотелось поскорее погрузится в воду, которая синела ровным ультрафиолетом за кустами каких-то бумажных цветов, чтобы потушить себя окончательно.

Но как только, поплавав, я вышла из моря, я тут же почувствовала, что на меня смотрят сидящие на понтоне небольшой группой мужчины. Причём не просто смотрят, а обсуждают, как бабки на завалинке. Несколько неотесанные, крестьянского вида они продолжали изучать и мою спину, потому что я предпочла улечься на песке у берега, а не на шезлонги – мои губы были слишком откровенно зацелованными.

Но когда я второй раз сплавала с понтона, пройдя мимо затихшей при моём приближении компании, и попыталась выбраться из воды с большой фиолетово-чёрной глубины, меня буквально стащило волной с лесенки. И в сердце метнулась паника – обессилю и утону! Но тут же мою руку схватила чья-то рука и рванула меня из воды с непропорционально большой силой. Так что я оказалась сидящей у ног одного из тех мужиков, которые пялились на меня.

Оглушённая тем, что я так быстро была извлечена из ставшего вдруг бугристым и вязким моря, я на секунду не заметила, что лямку купальника вместе с той частью, которая прикрывала одну грудь, снесло на сторону. Но осознала я это, только увидев мгновенное напряжение под плавками у стоявшего надо мной мужика. Я посмотрела на него – по виду татарина. Кстати, понять что-нибудь по его выражению лица или глаз мне бы не удалось. Глаза скрывались между щёками и веками, как за занавеской. А лицо было, как на советских плакатах, – «непокобелимое».