Второй после Бога - Курт Ауст Страница 63

“Девушка поднялась на борт судна, идущего в Амстердам, и он никогда больше ее не видел”.

История, рассказанная Катрине о письмах, не идет у меня из головы. Мысленно я все время к ней возвращаюсь. Она навязчиво напоминает мне о себе, когда я меньше всего этого жду, словно хочет мне что-то сказать. А я не понимаю, что бы это могло быть.

Он никогда больше ее не увидел. Никогда – страшное слово, такое тяжелое, такое бесповоротное. Оно как смерть – ты подходишь к границе, и стоит тебе ее пересечь, как останется только “никогда больше”. Разница лишь в том, что последствия слова “никогда” перейдут в грядущее. Только в будущем ты поймешь, что оно сохранило свою силу и свои последствия. И лишь история покажет, не ошиблось ли это слово. Зато смерть, появившись, быть может, неожиданно, последовательна с первого несостоявшегося удара сердца. Никогда не вернешься в мир живых. Никогда.

Два перепутанных письма. Думаю, оно немного вторично, это исчезающее мгновение, когда внимание человека ослабевает, и он путает письма, пишет не то имя не на том конверте, позволяет двум путям пересечься, не сознавая этого; именно это мгновение и очаровывает меня. То, что оно имеет столь важные последствия для жизни двух людей, для их любви.

Я встаю из-за письменного стола, приношу одеяло и с трудом накидываю себе на плечи, – Бог знает, где сейчас Барк, наверняка где-нибудь со своей любимой Катрине, – запахиваю одеяло на груди и в задумчивости, стоя, смотрю на дождь, который течет по стеклу, не позволяя мне видеть мир.

“Для Бога нет ничего незначительного” – говорил мне постоянно пастор, который учил меня латыни и заставлял читать Священное Писание. Он обращал мое внимание на те места в Писании, которые свидетельствовали о всемогуществе Бога.

“Бог есть во всем”. Так говорилось и утверждалось с тех пор, как Ансельм Кентерберийский сказал, что Бог – это величайшее мыслящее существо. А может, и раньше.

Другими словами, Бог присутствует в каждом событии, и в малом и в большом, и это имеет свой смысл. В случае с письмами это мелкое событие.

А что же тогда… большое? По-настоящему большое?

Капли дождя стучат в окно и медленно текут по стеклу вниз, сталкиваются с другими каплями, сливаются с ними, растут и текут быстрее. Я слежу за большой каплей, которая приближается к оконному переплету, но ее задерживает неровность стекла. Она делится пополам – вопреки здравому смыслу – одна ее половина сталкивается с другой неровностью и снова делится…

Какое это событие… большое? А то, что я наблюдаю за этим? Наблюдаю, как что-то собирается, растет, а потом, вопреки здравому смыслу, делится на более мелкие части. Как и Церковь. В этом я вижу пример большого события, в котором непременно должен был присутствовать Бог. Должен был… ибо, если Он там не присутствовал…

Это сложная мысль, ее следует обдумать с разных точек зрения, но она становится слишком огромной, и я пытаюсь отправить ее в забытье. Однако она вновь и вновь выныривает оттуда, как пробка из воды. И заставляет меня думать о ней. Тогда я пытаюсь сформулировать эту мысль в виде вопроса:

Если умысел Божий имеется во всем, то какой умысел в том, чтобы Его Церковь разделилась на две, как это случилось, когда Мартин Лютер порвал с Католической Церковью? Наверное, надо вспомнить и Православную Церковь и сказать, что Его Церковь разделилась на три церкви? Или больше, чем на три, если считать кальвинистов и всех остальных, которые считают, что истина известна только им? И, если на то пошло, может, за всеми этими событиями кроется нечто большее, чем человеческое безумие?

Ответ, к которому я прихожу, мне не нравится. Он слишком прост: нет.

Ход мысли такой: либо Бог Всемогущий не контролирует того, что мы, люди, творим в Царстве Его, и тогда Он – не Всемогущий; либо Бог имеет намерение показать людям, насколько они глупы, позволив им совершить самую большую глупость из всех – разделить Его Церковь на мелкие, враждующие между собой анклавы, которые изо всех сил стараются уничтожить друг друга. И только уничтожив все, они наконец поймут свое ничтожество, глупость и злобу, и тогда Он…

Да, что Он тогда сделает?

Моя старая голова не выдерживает таких сложных мыслей, и я со стоном падаю на стул.

Моя голова вообще является для меня предметом моих постоянно повторяющихся огорчений. Нет, не вся голова, а только та ее часть, в которой хранятся воспоминания. У меня возникают сомнения, что все, о чем я рассказываю в своей истории, именно так и было. Правильно ли я все помню или же извращаю Истину? Я замечаю, что моя голова то и дело забывает имена людей, с которыми я общаюсь, с которыми постоянно разговариваю; как, например, имя жены торговца Бурума или кучера, который наполовину норвежец и потому любит поговорить со мной. Как же я могу доверять своей памяти, если речь идет о событиях порой более чем сорокалетней давности?