Гарнитур из электрических стульев - Наталья Александрова Страница 63

Специалист, которому позвонил Виктор Илларионович, успокоил его: Лизину машину как раз накануне вернули из ремонта, она стояла на стоянке возле дома, и сюрприз для Лизы был уже подготовлен.

Виктор Илларионович положил трубку. Казалось бы, дело сделано, на душе должно стать легче, но беспокойство, наоборот, все росло и росло. Боль в груди тоже становилась все сильнее, было уже трудно дышать, как будто воздух в комнате сделался густым и вязким. С трудом поднявшись на ноги, Виктор Илларионович открыл окно, но ему от этого нисколько не полегчало — с улицы потянуло выхлопными газами и какой-то душной гарью… Сердце гулко билось где-то не на месте — то в горле, то в плече, в глазах темнело, и перед лицом проплывали разноцветные пятна.

«Что же это, неужто конец мне приходит? — с тоской подумал старик. — Так вот сдохнешь тут на полу, никто и не хватится, найдут только, когда уж запах пойдет!»

Чувствуя, что дело его совсем плохо, Профессор снова поднял телефонную трубку и набрал номер «Скорой помощи». С трудом ворочая языком, описал дежурной свое самочувствие. Унылая девица спросила его возраст, услышав ответ, еще больше затосковала, но тем не менее записала адрес и пообещала, что врач приедет.

Виктор Илларионович вспомнил, как долго едет «Скорая» к старикам, и совсем отчаялся.

Боль в груди разрасталась, как снежный ком, она уже заполнила собой все его тело, как темная зловонная жидкость заполняет в наводнение грязные подвалы.

И вдруг в дверь позвонили.

Виктор Илларионович от боли стал плохо соображать, он решил, что это помощь подоспела к нему так быстро, и, едва переставляя ноги, пошел открывать. Прежде он ни за что не открыл бы двери, не убедившись в том, что знает, кто к нему пришел, но сейчас ему было так плохо и он так надеялся, что приехал врач и наконец наступит облегчение, прекратится невыносимая, изматывающая боль…

Он открыл дверь, и в квартиру быстро вошли двое людей — высокий худощавый мужчина со скуластым энергичным лицом, в металлических очках, с ежиком светлых волос, в котором он узнал внука покойного профессора Завадского, и миловидная блондинка с усталыми синими глазами — Даша Селезнева.

Виктор Илларионович попятился от дверей, схватившись за сердце, которое едва не выскакивало из груди. Завадский закрыл за собой входную дверь и шагнул к старику, угрожающе сжав кулаки. Даша смотрела на Виктора Илларионовича с некоторым удивлением.

— Что это вы, такой осторожный человек, дверь открываете, ничего не спрашивая? — спросила она после секундной паузы. — Ждете, что ли, кого-нибудь?

— Я… ждал врача… «Скорую помощь»… — с трудом, сквозь одышку, проговорил старик, медленно отступая перед решительно настроенным Завадским.

— Не верь ему, — повернулась Даша к своему спутнику, — это он с виду такой безобидный, а на самом деле ему убить человека — что муху прихлопнуть! Это ведь он организовал ограбление моей квартиры, и девицу Игорю тоже он подослал!

— А я ему и не собираюсь верить, — усмехнулся Саша.

Он схватил старика за плечо и потащил в глубину квартиры.

— Прошу… вас… — задыхаясь, проговорил Сивоконь, — мне правда… очень плохо… сердце…

Завадский усадил старика в кресло и внимательно всмотрелся в глаза.

— Не знаю, — проговорил он неуверенно, — он и правда хреново выглядит. Только что ведь из больницы выписался. Может, действительно старик загибается?

Даша с сомнением посмотрела на старого авантюриста и спросила:

— «Скорую» действительно вызвали?

Старик кивнул: говорить ему было трудно.

— А нитроглицерин у вас есть?

— На… на кухне аптечка. Кажется, там был…

Даша отправилась на кухню, сказав Завадскому:

— Глаз с него не спускай! Может, это все актерство!

Вернувшись через минуту, она протянула Виктору Илларионовичу коробочку и спросила:

— Может быть, это ваш последний день. Скажите правду хотя бы раз в жизни. Признайтесь, зачем вам нужна палисандровая шкатулка?

Старик положил шарик лекарства под язык и в полубеспамятстве от боли и страха смерти проговорил:

— Монета… Там, в шкатулке, монета… Очень ценная… Потайное отделение…

И тут же он пожалел о сказанном. Нитроглицерин немного ослабил тиски, сжимавшие грудь, легче стало дышать, темнота перед глазами слегка рассеялась, и жизнь тут же стала тем, чем была всегда, — борьбой, в которой каждый — враг каждому и ты должен всегда успеть первым нанести удар. Эти двое были его врагами, и то, что он сказал им о монете, — ошибка, промах.

Виктор Илларионович подобрался, напрягся, чтобы продолжить борьбу. И Даша заметила происшедшую в нем перемену:

— Кажется, вам стало лучше. Тогда расскажите нам еще кое-что: где сейчас шкатулка?

Старик молчал, откинувшись на спинку кресла. Глаза его бегали по комнате: он лихорадочно обдумывал линию поведения.

— Она здесь? В этой квартире? — Даша огляделась и сделала шаг в направлении посудного шкафа.

Виктор Илларионович, несмотря на снова подступающую дурноту, приподнялся, останавливая женщину:

— Нет, здесь ее нет! Она у Шухера… Это тот человек, который был у вас в квартире. Он не отдал мне шкатулку…

Сивоконь не хотел, чтобы незваные гости устроили обыск у него в доме: шкатулки здесь, конечно, нет, но они могут найти немало ценного и, кто их знает, прихватят в качестве компенсации. С другой стороны, послать их к Шухеру, давно уже, как он знал от верных людей, убитому, совершенно безопасно. Там они точно ничего не найдут, а глядишь, еще и влипнут в какие-нибудь неприятности. Кроме того, ему хотелось, чтобы они ушли, скорее ушли из его квартиры.

Даша недоверчиво посмотрела на старика и спросила:

— Почему это шкатулка до сих пор у него? Почему он вам ее сразу не отдал? Ведь вы именно из-за нее навели этого вора на мою квартиру!

— Когда он обчистил квартиру, я, как назло, попал в больницу. Там встречаться с ним не хотел — у нас вообще связь односторонняя, он не знает, где меня искать. А после выписки из больницы я просто не успел с ним встретиться…

— Он не знает, где вас искать, — повторила Даша слова старика, — а вы-то знаете, где искать его?

— Конечно, — торопливо ответил Виктор Илларионович и продиктовал Даше адрес покойного домушника.

Даша записала адрес и подозрительно взглянула на Профессора:

— Что это вы вдруг так расщедрились?

— Я… может быть, умираю, — почти искренне проговорил тот, преодолевая снова начинающуюся одышку, — мне уже ничего не нужно… А я так перед вами виноват… И хочу хотя бы немного загладить свою вину…

Боль в груди снова начала усиливаться, и Виктор Илларионович подумал, что его слова о близкой смерти вполне могут оказаться правдой.