Оракул - Арина Веста Страница 63

До избушки они плыли порознь, каждый на своей лодке, но на мостках вышла заминка.

— Твое плечо, — Анфея робко коснулась его правой руки, — его надо править: рана слишком глубокая…

Она опустила глаза и словно вся укрылась под ресницами.

— Я в бане побуду. Ты придешь? Скажи, придешь? — с надеждой спросил Иван.

— Приду, — не поднимая глаз, пообещала Анфея.

Баня хранила сухое, настоявшееся тепло. Иван попытался снять рубаху, но, едва сдвинул с плеча присохший лоскут, рана засаднила и потекла. Скрипнула дверь, и в баню скользнула Анфея. Она помогла Ивану освободиться от рубахи, потом раздула огонь, подложила сухих ярых щепок, и по черным, пушистым от сажи бревнам запрыгали сполохи-огневицы.

— Смотри в огонь! — приказала Анфея.

Он слышал, как она скинула свою холщовую броню, но оглянуться не посмел.

Анфея вылила остатки воды из корчаги на рану и, мягко щекоча упавшими прядями, зашептала наговор. Кончики ее пальцев порхали вокруг раны, не касаясь ее. Иван замер, чувствуя сладостное возвращение жизни.

— Встану я на мосток, выйду на восток утренними тропами, огненными стопами во чисто поле, на бел-горюч камень. Оглянусь на все четыре стороны, на все Святорусье Великое. То не бор гудит, не трава шелестит! То от слов моих дух возгорается, плотью кость одевается, жилой плоть зашивается.

Будьте слова мои крепки, сольче соли, жгучей пламени… Слова замкну, а ключи в Океан-Море пущу…

Анфея протянула Ивану ковшик, он глотнул ледяной воды и, не открывая глаз, обнял ее, нежную, огненную, темную и бесплотную.

— Я не обижу тебя, ясная моя! Просто побудь со мной вот так. — Робкими поцелуями он ласкал края ее губ, слушая щекой ее дыханье, ставшее сразу порывистым и горячим, но Анфея отвела его руки, и он безмолвно подчинился ее спокойному царственному жесту.

— Расскажи мне, кто ты? Из какого рода? — попросила она.

Они опустились вдвоем на теплую лавицу. Страшась оскорбить ее настороженную чистоту, Иван отвернулся к окну, глядя на низкие утренние звезды:

— О предках своих до третьего колена я почти ничего не знаю. Бабка Женя в войну знаменитой разведчицей была, а дед в мае сорок пятого погиб. Они и женаты-то не были, так она вместо медали за танковый рейд фамилию его попросила, и ей разрешили. Замуж она больше не пошла: память берегла. Слова-то эти сегодня почти смешными кажутся: умирающие понятия… А родители мои? Что про них сказать? Для всех они простые работяги… Знаешь, та самая серая лошадка, которая под кнутом молчит и все волокет: и Афган, и Чечню, и перестройку — и платит за все своими детьми, да надорванным пузом, и Россию подпирает, чтобы не рассыпалась. А для меня они просто отец и мать, и святее этих слов я не знаю. Ты спросишь, кто тогда я? Когда-то я это твердо знал, пока с флота не демобилизовался. Присяга-то один раз в жизни дается… После случая с «Китежем» дело было. Тогда весь наш выпуск рапорта подал. В штабе сдрейфили и все подписали.

Иван умолк, не зная как объяснить Анфее все случившееся с элитной подводной лодкой. О том, что «Китеж» был уничтожен в подводном бою, было запрещено не только говорить, но даже думать. Плазменный сгусток, направленный с Северного полюса, испепелил носовой отсек ядерной субмарины.

Девушка мягко коснулась его солнечного сплетения, и Ивану показалось, что сердце его раскрывается мучительными рывками до запретных для памяти глубин. Он вновь уходил на атомоходе «Китеж» с северной базы Гремиха, стальной иглой прошивал Баренцево море и нырял под шапку полярных льдов, где, как щуки в зарослях, прятались субмарины, чуя под шпангоутами впадины и утесы Гипербореи.

Иван успел послужить на «Китеже» чуть больше года. После он побывал на борту поднятого «Китежа», прошел сквозь адские челюсти взрыва, сквозь вздыбленный металл, коснулся рукой искореженных взрывом шпангоутов, обугленных кабелей, обгорелых трубок и контактов. Даже несгораемый асбест спекся в белую корку, а корабельное железо покрылось радужными всполохами. Он, словно слепой, читал пальцами железную повесть. Те, кто были на главном посту, мгновенно испарились в плазменном горниле. Другие, смятые взрывом, с раздробленными костями прожили дольше. Третьи, по горло в ледяной черноте, несколько часов колотили в обшивку, призывая помощь. Оставшиеся в дальних отсеках еще успели написать прощальные письма. Когда из лодки откачали воду, мертвые моряки стояли на коленях, крепко обнявшись, как сросшиеся близнецы.

— Они не умерли, — прошептала Анфея. — Посмотри сюда. — Она показала рукой наверх.

Иван поднял тяжелую голову и проследил за ее рукой, но не увидел бревенчатой крыши баньки, зато отчетливо и близко рассмотрел Млечный Путь, похожий на косматый туман, взвихренный космическим ветром. Как морские звезды шевелились протуберанцы туманностей, и мерцала разноцветная россыпь далеких светил.

— Это Тропа Троянова, она ведет в сад Миров. На его ветвях зреют планеты, из звездной травы поднимаются новорожденные солнца. В этом саду люди становятся Богами, если успели стать ими на Земле, — говорила Анфея, точно песню выводила.

— Радость моя, Анфея, давай уедем вместе и матушку с собой возьмем, — позвал Иван.

— Нет, — покачала головой Анфея. — Она никогда не покинет озеро и сад.

— Но ведь там живет Змей!

Анфея только ниже склонила голову.

— И ты снова пойдешь к нему за водой? Ведь ты отдала мне почти все! Не ходи туда больше, я добуду воду! — пообещал Иван.

— Без Камня Прави вода теряет силу, — прошептала девушка.

— Камень Прави… Что это?

— Это звездное Слово Богов, сотворивших наш мир…

— Я что-то слышал о нем… Кристалл первичной воды? — переспросил Иван. — Та самая матрица, которая никогда не была в земном обороте и все еще хранит гигантскую силу? А ведь меня сюда и вправду послали за водой!

Иван проводил девушку по тропе, потом бегом вернулся в избушку, оделся по походному, перезарядил карабин и бесшумно повел лодку сквозь молочный туман.

Через час он снова был в биосфере, уверенно вскрыл шлюзовые переборки и, не таясь, дошел до часовни. Посреди часовни, на маленьком пьедестале, лежал округлый кристалл. Ясный, радужно-прозрачный лед не таял. С горы в часовенку забегал ручей, он омывал кристалл и падал вниз. Дышалось здесь удивительно легко, как после грозы. Не сводя глаз с кристалла, Иван потянулся к нему и взял в руки прозрачный ледяной шар. Внутри камня проступал узор из серебряных и золотых волосков, они были свиты в спирали, похожие на округлые буквы. Сочетание материала и формы хранило загадку. Иван положил кристалл за пазуху, чуя легкий холодок на уровне сердца, и, добежав до переборок, покинул странную субмарину.

Раздвигая веслом упругую утреннюю воду, Иван плыл к избушке. Грохот выстрела заставил его залечь на дно лодки. Следующая пуля рванула резину. Еще недавно полумертвая Волчья Прялка сейчас крепко стояла на мостках и стреляла по-македонски: не целясь, успевая играючи перезаряжать винтовку. Борт лодки резко опал, плоскодонка скукожилась, черпнув воду пустым краем. Пули булькали вокруг. Иван развернул гибнущую лодку и едва сумел доплыть до отмели. До своего становища он добирался вброд. Обсушился у костра и стал собираться к поезду, достал из запорошенного снегом тайника рюкзак с пробами и прощально посмотрел за озеро, туда, где пряталась в тумане заветная избушка на курьих ножках.