Проходные дворы - Эдуард Хруцкий Страница 62

Но я тогда никак не мог сопоставить моего доармейского товарища Юлика Ляндреса с удачливым литератором Юлианом Семеновым. Я даже не узнал его в полумраке редакционного коридора, прошел мимо бородатого плотного парня, о чем-то жарко спорящего с замредактора журнала «Вокруг света» Толей Никоновым.

А минут через десять ко мне в комнату ввалился этот бородатый, небрежно-элегантный человек из коридора, и с порога раздался знакомый голос:

— Ты что, старичок, с ума сошел? Не узнаешь?

После короткого разговора, из которого я выяснил, что, пока на холмах Тюрингии я изучал науку побеждать, мой стародавний дружок успел побывать спецкором «Огонька», пошататься по стране, съездить в Китай и Афганистан.

— Слушай, — сказал мне Юлик, — никуда не уходи. Жди. У меня сегодня праздник.

Через час он позвонил мне из вестибюля.

— Спускайся.

Я запер комнату. Наврал секретарше главного, что срочно еду по государственным делам, и спустился на Сущевскую улицу.

— Держи. — Юлик протянул мне книжку.

Называлась она «Дипломатический агент».

— Первая, — сказал он, — поехали отметим, старичок.

И мы поехали.

Мы жили в странное время. Почему-то нам казалось, что со Старой площади подул свежий ветер перемен, что сказка о построении самого счастливого общества на одной шестой части планеты — объективная реальность. И именно мы, я имею в виду наше поколение, тех, кому тогда было около тридцати, просто обязаны приблизить будущее социальное чудо.

Мы мотались по великим стройкам тех лет, поражаясь их грандиозности и размаху. Действительно, несколько месяцев назад ты едешь в командировку в глухую тайгу, а сегодня там уже видны вполне реальные очертания химкомбината и нового города вокруг него.

Нас завораживало упорство молодых ребят, приехавших вкалывать на эти стройки, их неукротимая энергия.

Дальний Восток, Крайний Север, Сибирь — вот места наших командировок в те годы.

* * *

Над Диксоном, как в знаменитой песне, бушевали снежные заряды. Пятый день я валялся в летной гостинице и перечитывал бессмертное произведение «Порт-Артур».

Утро начиналось с обязательного похода к метеорологам, чтобы выяснить прогноз погоды, но даже эти весьма просвещенные люди ничего вразумительного сказать не могли.

Пурга окончилась так же стремительно, как и началась. А через час на аэродром, срочно расчищенный бульдозерами, сели два борта, пришедшие с ледовой разведки.

Я, закончив «Порт-Артур», перешел на роман Ажаева «Далеко от Москвы».

— Слышь, корреспондент, — заглянул в дверь бортмеханик нашего Ли-2, об экипаже которого я сочинял бессмертное полотно, — там с ледовой два борта пришли, так на одном твой кореш подлетел, тоже журналист, ищет тебя.

А через несколько минут в комнату, наполнив ее шумом, топотом и запахом керосина, ворвался пришедший на Диксон экипаж: два пилота, штурман, бортмеханик, радист и больше всех похожий на полярного аса мой друг Юлик Семенов.

— Старичок! — заорал он.

В унтах, меховой куртке, в огромной шапке рыжего меха, он был похож на своего кумира — Папу Хэма, Эрнеста Хемингуэя.

В те годы вся страна повально была увлечена Хемингуэем. Портрет бородатого писателя висел почти в каждой квартире, словно символ вкуса хозяев и их мировоззрения. Отмечу сразу: Юлик увлекался талантливым американцем еще в те годы, когда тот был практически запрещен в СССР.

Юлик приносил мне книги серии «Интернациональная библиотека», где печатались «Прощай, оружие» и рассказы Хемингуэя.

Семенов был влюблен в него. Так же, как он, увлекся рыбалкой и охотой, так же, как он, отрастил бороду.

Он ссорился со мной из-за того, что я не хочу ехать на замечательную охоту или рыбалку. Но я никогда не любил эти мужские забавы, считая, что стрелять в беззащитных животных аморально. И также он не мог мне привить безоглядную любовь к знаменитому американцу. Я ценил его, но, как подлинный урбанист, предпочитал Ремарка.

Но на Диксоне я понял точно: если бы Папа Хэм, как фамильярно называли своего кумира его московские обожатели, увидел в столь романтических обстоятельствах своего русского последователя, остался бы доволен.

Немедленно стол в комнате накрыли газетами и расставили снедь. Мы пили спирт, разбавленный клюквенным экстрактом, закусывали разогретыми мясными консервами из борт-пайка. Мы отмечали встречу и одновременно расставание. Метео дало летную погоду на пять дней, и я улетал на Большую землю.

Все было, как обычно: экипаж обсуждал летную обстановку, а мы сели в уголок поговорить.

— Я для классной повести материал собрал. О ледовой разведке, — сказал Юлик. — Знаешь, как ее назову?

— Нет.

— «При исполнении служебных обязанностей».

— Но так обычно пишут в некрологах.

— У меня трагически, спасая людей, гибнет герой. Слушай, ты еще работаешь с МУРом?

— Работаю. Только напечатать практически ничего не удается. Главлит рубит, говорит, что я пропагандирую преступность.

— Прозу надо о них писать, старичок. Прозу. Сведешь меня с муровцами?

— Нет вопросов.

Через два месяца Юлик привез мне рукопись новой повести — «При исполнении служебных обязанностей». Я прочитал ее за один вечер. Я даже узнавал героев. Узнавал маленькие полярные аэропорты, летные гостиницы, белого медвежонка, жившего на Диксоне у метеорологов.

Через несколько дней я отвел его в МУР. Там Семенов прижился. Подружился с Иваном Васильевичем Парфентьевым, начальником московского сыска, стал добрым товарищем замечательным ребятам, работавшим в те годы операми на Петровке.

Так появилась повесть «Петровка, 38», давшая новое направление творчеству писателя. После этой книги Семенова начали называть детективным писателем. А он никогда не писал и не собирался писать детективы. Так же, как в первой своей повести «Дипломатический агент», острый сюжет для писателя был не самоцелью, а своеобразным инструментом, при помощи которого он раскрывал характеры людей в критических ситуациях.

Покойный кинорежиссер Роман Кармен назвал Семенова «папой Штирлица».

Я помню дискуссии на читательских конференциях и на страницах газет, в которых спорили, был ли Штирлиц реальным лицом.

* * *

Владивосток, 1921 год. К власти пришло правительство братьев Меркуловых, и была провозглашена независимая Дальневосточная республика. Она стала последним оплотом Белого движения.