Варшавские тайны - Николай Свечин Страница 62

Отлупив «отчаянного», Алексей словно вернулся в себя прежнего. Он перестал напрягаться при виде офицеров и евреев и с аппетитом отужинал. А наутро случилось…

Лыков вышел из Иерусалимского участка, что на Твердой, и свернул на Марианскую. В участке он ориентировал околоточных и их помощников насчет Млыны. Приказ об аресте, с приметами, давно разослали по местам, но у полиции всегда столько дел! Зная это, коллежский асессор сам объезжал участки по очереди и разговаривал с людьми. Напоминал и о важности поимки Пехура, и об осторожности. Варшава разделена на двенадцать участков. Но три из них были сдвоенные, и это облегчало задачу. Сегодня был черед Иерусалимского. Лыков выступил перед чинами с сообщением. Рассказал о кровавых делах Млыны, об идейной злобе к русским. И дал приблизительное описание внешности: высокий, осанистый, с внушительным голосом. Может прикинуться, к примеру, седовласым паном в дорогом сюртуке. Слушатели все это записали и разошлись по участку, доводить сведения до городовых. Лыков же выпил чаю у пристава и отправился покупать для семьи паментки — сувениры. Заглянул в один склеп (так ужасно по-польски называют магазины), во второй, а у третьего в спину ему вдруг уткнулось дуло револьвера. Знакомый внушительный голос произнес:

— Ну, Лыков, что мне с тобой делать? Руки в гору, без глупых фокусов.

Сыщик замер, медленно поднял руки. Улица перед ним сразу опустела. Ствол упирался в лопатку прямо напротив сердца… Ежи Пехур вытащил у Лыкова из-за ремня «Веблей» и сильным толчком направил пленника в ближайшую подворотню. Там было безлюдно и тихо, как в могиле.

— Повернись!

Алексей повиновался и увидел террориста именно таким, как только что описывал в участке. Высокий, седовласый, в паре из модной че-сун-чи. Вот черти эти околоточные! Наверняка кто-то из них прошел сейчас мимо и не обратил внимания.

— Вставай на колени и молись.

— Разбежался! — с трудом заставил себя ухмыльнуться сыщик. — Ты не икона, чтобы Лыков тебе кланялся. Стреляй так!

Но Млына не спешил нажимать на курок. Он внимательно разглядывал Алексея, словно пытался прочесть на нем какие-то надписи. Потом сказал с досадой:

— Почему я должен тебя убивать? Порядочных русских и так почти нет. А станет на одного меньше. Когда ты в ресторане вышвырнул пьяных быдлов, тебе было за них стыдно, я заметил. И вот так же, как ту шваль, казнить теперь приличного человека? Нет, не хочу.

Лыков застыл в ожидании выстрела, не вслушиваясь в слова врага. Он помнил, сколько тот уже погубил народа. Лишь бы не смалодушничать, не потерять лицо перед смертью! В глазах стояли Николка и Павлука, маленькие, притихшие. Вареньки почему-то не было, только дети…

— Ну, вот что, — тем же густым голосом объявил Пехур. — Довольно и того, что ты побыл у меня на мушке. Прощаю. Ты исполнял свой долг, как я — свой. Поляки умеют уважать достойного врага.

— Что? — не расслышал Лыков.

— А то, — рассердился Млына, — что иди прочь с глаз! Спепжай! [75]Пошел вон из моей Варшавы! Попадешься второй раз — убью!

Развернулся и направился к калитке. Лыков не верил своим глазам. Вот Пехур исчез на улице. За забором ударили о мостовую подковы — экипаж подъехал и сразу рванул с места. Сыщик стоял в пустом дворе ни жив ни мертв и не смел шевельнуться. Не может быть! Сейчас войдут «беки» и добьют его. Но время шло, а никто не появлялся.

Усилием воли Алексей заставил себя оторваться от стены. Казалось, он упадет без подпорки. Ковыляя по-стариковски, сыщик выбрался на Марианскую. Светило солнце, шли беззаботные обыватели, громко кричал продавец курьерок. Боевцев нигде не было.

Алексей как-то сразу поверил, что амнистирован и Ежи Пехур отпускает его домой. Ему и самому уже стало невмоготу в Варшаве. Несколько последних дней дорого обошлись Лыкову. Это было необъяснимо. Он знал опасности смолоду, много раз рисковал жизнью. В восемьдесят третьем под видом уголовного прошел сибирские этапы, излазил все Забайкалье. Без какой-либо поддержки, один в окружении каторжников, сыщик мог быть опознан в любую секунду — а это неминуемая смерть. И ничего! Мужество и хладнокровие выручили. А тут… Старею, подумал Алексей. Надо поговорить с Павлом Афанасьевичем, он, как всегда, объяснит.

Как только стало понятно, что он уезжает, коллежский асессор повеселел. Безбоязненно отправился по магазинам, накупил подарков жене и детям. Снова спустился в подвал к Фукеру. Долго выбирал и ушел с еще более старой бутылкой, чем погибшая в драке. Съездил в Лазенки и осмотрел красивейший парк. Погулял по улицам, где еще не был. Заодно подивился странным их названиям. Помимо Золотой и Ясной сыщик обнаружил улицы Волчью, Жабью и Гнойную… Лыков чувствовал себя как висельник, которому уже надели на шею петлю, а потом вдруг объявили о помиловании. Было одновременно и радостно, и тяжело от пережитого напряжения.

Вечером Алексей пошел искать Гриневецкого. Надо было сообщить об отъезде, сдать дела, оговорить прощальный кутеж. Эрнест Феликсович нашелся во Втором Соборном участке, в атлетическом клубе. Одетый в борцовское трико, он поднимал штангу с двумя кожаными мешками, набитыми дробью. Опытным глазом Лыков определил, что дроби насыпано десять пудов.

Увидев помощника, надворный советник с грохотом бросил снаряд.

— Что случилось, Алексей Николаевич?

— Уезжаю домой.

— Когда?

— Завтра в ночь.

— Получил приказ из Департамента?

— Нет. Так поеду, как ты велел.

Гриневецкий несколько секунд смотрел на Лыкова, не решаясь задать вопрос. Потом сказал с видимым облегчением:

— Вот и правильно! Так?

— Так. Перед отъездом кутнем у Ванды?

— Хорошее место! Кто еще приглашен?

— Черенков с Бурундуковым и Егор. Ты не против Егора? Он, конечно, в маленьких чинах, но толковый.

— Против парня ничего не имею, но пристав и следователь меня недолюбливают…

— Ну и пусть. Я уеду, а вам дальше вместе служить. Пусть выстраивают с тобой отношения.

— Я-то готов. А ты уверен, что они захотят?

— Я уверен, что хочу видеть вас всех вместе перед отъездом.

— Хорошо, я буду. А ты не хочешь, раз пришел, поднять какой-нибудь страшный вес? Людям интересно! О тебе в варшавской полиции уже легенды рассказывают…

— Прикажи подвязать двадцать пять пудов.

— Сколько-сколько?!

— Двадцать пять.

— Эй, хлопцы! Тащите еще дроби! И побольше!

Со всего зала сбежались атлеты, чтобы увидеть необычное зрелище. Коллежский асессор лег под стойки, и служители начали навешивать к грифу мешки. В помещении стало тихо.