Аллегро - Владислав Вишневский Страница 60

— В плохом смысле, что ли? — переспросил Фокин, флейтист.

— Ну! — подтвердил Кобзев.

— Мы не лабухи, Женька, мы…

Собравшиеся обиженно загудели: «Вот, трубачило…», «Обижает, поц», «На неприятность, гад, нарывается».

— Конечно… — Тимофеев опередил Кобзева, заторопился. Со всем предыдущим он, конечно, был согласен, но им лично двигали другие мотивы. — И времени у нас нет доказать, что мы можем… Она к летунам в оркестр, к академикам, завтра утром едет, и улетит потом… Всё! — Тимофеев горестно умолк.

Да, это печально. Очень печально. Музыканты давно уже поняли, что Тимоха по уши врубился в эту американку, влюбился, то есть. Опять на грабли наступил — фигурально выражаясь. Причём, на очень большие грабли. На иностраннные. Понимали это, и сочувствовали товарищу. В том смысле сочувствовали, что гусь свинье не пара. И не потому, что она лейтенант какой-то там морской-заморский, извините, а он простой российский прапорщик. А потому, что он наш, понимаете, а она не наша. Из другого мира девка. По общему молчаливому признанию — вещи — в дуэте — абсолютно не совместные. Как флейта и оркестровые, например, тарелки. И видя его таким… Жутко расстроенным, и переживающим, а теперь и обречённо безутешным… Как жутко дымящаяся покрышка из-под безуспешно стартующих колёс на соревнованиях «Гран-при», формулы один. С той лишь разницей, что там, через секунду, машины всё же сорвутся со старта, уедут, а Тимоха так и останется «гореть» на месте, и сгорит. Жалко парня. Жалели…

Паузу прервал Завьялов.

— И что? Получается, что мы уже пролетели?

— Вот, — обрадовано воскликнул Кобзев. — Наконец-то, пробило! Потому я и спросил — можем или нет подпрыгнуть… Что-то необычное придумать, а господа-товарищи музыканты? Чтоб поразить!

Музыканты переглядывались…

— За полдня, что можно успеть? — за всех пожал плечами Генка Мальцев. — Разрыдаться только…

— Или разродиться… — с готовностью подхватил предложенную игривую тональность Завьялов.

— О! В точку, чувак, сказал! — не принял шутку Трушкин, протянул руку. — Молодец, Генка! Дай «пять». — Это он в сторону Мальцева. — Об этом и речь, мужики. У нас же целых полдня, и ночь до утра… Вагон и маленькая тележка времени… Надо подпрыгнуть.

Один Завьялов продолжал забавляться.

— Надо, так надо, — ёрничая, заметил он. — И-и-и, мужики… под-прыгнули. — Взял и подпрыгнул на стуле.

Шутку не поддержали, Трушкин отмахнулся.

— Не хохми, Валька, и не греми. Полк разбудишь. Некачественно. Без тебя тошно. Мы же серьёзно.

— И я серьёзно, — огрызнулся Завьялов и зло потребовал. — Говорите, что надо… И пошли спать.

— Она что-то говорила про изюминку… — не слушая перебранку, словно себе под нос пробурчал Кобзев.

— Да, главное, что б не как у всех, — поддакнул Тимофеев. — Раз так, сразу чтоб, и…

— Погодите! Тут я не понимаю. — Округлив и без того большие, чёрные глаза, Лёва Трушкин поднял брови. Вопросительным знаком смотрелся его большой нос — Не чечётку же нам стучать…

— Может и чечётку. — Задумчиво глянув на Трушкина, предположил «заводила» Санька Кобзев.

— Ты что, Сашка, нет! Хохмишь? — испуганно оборвал Чепиков. — Только не чечётку, нет. Там же туфли специальные надо, да и не выучим мы за полдня, не успеем.

— Хорошо, пусть не чечётку… — всё так же напряжённо размышляя, бормотал под нос Кобзев. — Что-то другое… Думать надо, мужики, кумекать. — Оглядел музыкантов, сидя сладко спящих срочников, окликнул их. — Эй, «молодые», ефрейтор Смирнов, срочники! Они спят!.. Ну-ка проснулись все, проснулись! Не спать, не спать! Мозговой штурм, штурм! Думаем все, предлагаем. Есть идея!

— И у меня, кажется!

— Слушайте, а может, так попробуем, чуваки…

Почему КПП воинского подразделения, вместе с контуром ограждающего забора называют передней линией — всем понятно. За ней и начинается наша армия, как за окопами этими, вернее там она и живёт. Днём, как уже говорилось, сама себе там чего-то копошится, ночью спит-храпит. Но опять же подчеркнём — не все спят-храпят. Кому положено — те точно не спят. Сон, и всё что там, с внутренней стороны забора, надёжно стерегут: наряд для этого регулярно назначаемый, дежурные, дневальные, часовые…

И если театр, как знающие люди утверждают, начинается с вешалки, то воинское подразделение именно с КПП. С Контрольно Пропускного Пункта. Очень строгое определение. Специфически суровое. КПП… И помещение такое же аскетически-строгое. Обычно это небольшая комната с парой окон без занавесок — одно на улицу — «в город», другое на проходную с вертушкой. Есть и стол с настольной лампой и толстой амбарной книгой на нём… парочкой-тройкой громоздких армейских телефонов, возможно дореволюционным пультом селекторной связи, двумя-тремя расшатанными стульями, продавленным диваном. Ещё одной дверью — она закрыта (чтобы не перепутать с чем-нибудь специфически армейским), с табличкой: «Комната для свиданий». Воздух на КПП всегда затхлый, прокуренный, с примесью запахов кожи, сапожного крема, пыли, пота и портянок.

Сейчас, на таком именно КПП — на нашем КПП, — за столом дремлет тот самый офицер, майор Митрохин. Кругленький, аккуратненький, одеколоном пахнущий, обычно живой, подвижный, сейчас — сонный. По времени и обстоятельствам сонный. Ноль сорок три минуты на круглых настенных часах. Видите? Что даже в армии означает полную ночь. Не абстрактную или виртуальную, а самую настоящую (считай желанную для солддат!) ночь! Ночь… В наряде можно и чуть расслабиться. Майор в кителе, портупее, в фуражке, прочей, соответствующей данному назначению военной форме: в сапогах, с пистолетом в кобуре, с красной повязкой ответственного дежурного по полку на левой руке, с соответствующим выражением лица «стой-кто-идёт». Здесь же двое срочников. Они молодые. Полугода не отслужили. В наряде паца… эээ… солдаты. Задача у них, как и забота — совсем простая… «Была бы страна род…» Нет, стоп, стоп! Это не подходит, потому что лирика (предмет в армии абсолютно неуместный, тем более в наряде). В наряде задачи сугубо военные и чрезвычайно ответственные: пол в помещении КПП два-три раза помыть-намочить, за водой, когда пошлют, сбегать, мусор вынести, возле ворот метёлкой поработать… Вскакивать, когда офицеры и прапорщики на КПП входят, вытягиваться и честь отдавать. Попеременно, когда требуется, открыть-закрыть въездные железные ворота — днём часто, ночью обычно и не приходится… Под самое утро если. И всё вроде. В общем, быть на подхвате… эээ… служить, то есть! Сейчас ночь, открывать-закрывать ворота практически не требуется, мыть-подметать тоже, сидят на диване «молодые», чутко дремлют… Тихо — пока! — скучно, сонно. Тоже расслабились… Сейчас вроде и можно!

Тишину неожиданно прерывает нарастающий шоркающий топот сапог… Срочники с трудом приоткрывают глаза, чуть-чуть только, как и майор. Шаги слышны с внутренней стороны подразделения, наверняка принадлежат помдежу, в возрасте уже прапорщику из роты связи. Так громко и уверенно шагать больше и некому. Ночь же. Штабные и прочие офицеры давно ушли, кому так предупреждающе топать? И точно, именно он, помдеж, как все и предположили, и даже не испугались, с шумом вваливается на КПП. На рукаве красная повязка с соответствующей надписью, он в портупее, с пистолетом в кобуре. С ним двое срочников, сержанты. Тоже «наряд тащат». Но они со штык-ножами в ножнах, сами в парадках, с нарукавными красными повязками. Группа только что совершила очередной обход всего подразделения. Это непременно. И чтоб не уснуть. Так положено. Служба. Устав.