Пляж острых ощущений - Ольга Степнова Страница 6

— А где ж ему быть? Только чур я за рулем! — Элка решила не обижаться на «королеву английскую». Она уже летела вперед, навстречу обстоятельствам, которые могли бы погнать по жилам живее кровь и заставить бешено колотиться сердце.

Я помчался за ней.

Нет, не такой я представлял себе свою свадьбу.

* * *

Диким пляжем в народе называлась полоска берега, не облагороженная никакими признаками цивилизации. Тут не было тентов, лежаков, шашлычных, кабинок для переодевания и туалетов. На эту территорию также не распространялась сфера деятельности пляжных спасателей, поэтому если кто-то и тонул беспрепятственно по глупости или по пьянке, то непременно на Диком пляже. Диким его прозвали за необустроенность, первозданную красоту и оторванность от мира. По сути, это была маленькая бухточка, подковой огибавшая тихую заводь. Даже шторм здесь превращался в нежного ручного котенка, а уж в штиль не было на земле места, больше чем это напоминавшего рай. Солнце, бездонное небо, кристальной чистоты вода, сквозь которую видно каменистое дно, буйная растительность, зеленой стеной возвышавшаяся на склоне — что еще человеку надо, чтобы разгрузить мозги и воссоединиться с природой?

Когда мы с Бедой месяц назад приехали в мой родной город из сурового, далекого Сибирска, я первым делом показал ей все свои любимые места. Скверик, где провел свое хулиганское детство, школу, в которой учился, кинотеатр, в котором проводил время, сбегая с уроков, клуб, где несколько лет увлеченно занимался археологией [2]; я показал ей не курортный, а «свой» город, в котором не было толп деловитых туристов и ошалевших от хорошей погоды отдыхающих. Конечно, когда дело дошло до видов на море, я привез Элку на Дикий пляж.

— Фи-и, — сказала Беда, — стоило ехать на юг, чтобы загорать в медвежьем углу, где никто не увидит мой новый купальник!

— Да зачем здесь купальник? — возразил я. — Здесь можно загорать и купаться голой. В этом вся прелесть!

Беда посмотрела на меня как на слабоумного и потребовала немедленно водворить ее в людской муравейник, где лежаки следовало занимать в пять утра, где в туалеты и кабинки для переодевания стояла длиннющая очередь, где в воздухе витал назойливый запах шашлыков, а моря не было видно из-за людских обгорелых спин.

… Беда неслась на своем мотоцикле как ведьма на помеле. Я сидел сзади и сжимал ее крепко в объятиях, не столько от теплых чувств, сколько от страха быть выбитым из седла напором ветра и от ощущения полного невладения ситуацией. Тем более, что шлем был только один, и воспользовалась им, конечно, Беда. Она безошибочно нашла дорогу на Дикий пляж, хотя была там всего один раз.

«Видели ли вы ведьму в шлеме верхом на „Харлее“?!» Глупый вопрос с однообразием весенней капели стучал в мозгах, пока Беда не затормозила у группки людей, стоявших практически у воды. Неподалеку маячил «Газик» и, несмотря на то, что сумерки уже стерли ясность очертаний, было понятно, что машина милицейская, а мужики у воды — опергруппа. На песке темным жутким пятном лежал человек. Он лежал там, где уже начиналась мелкая вода, и набегающие слабые волны с пугающей периодичностью то и дело накрывали его голову и вытянутые вперед руки.

Я соскочил с мотоцикла и, опередив Элку, подбежал к милицейским парням.

— Мой бумажник, пиджак… в нем… — начал я сбивчиво объяснять ситуацию.

— Оперуполномоченный уголовного розыска майор Барсук, — протянул мне руку невысокий крепкий мужик. Рядом с ним курили двое хмурых парней, а чуть поодаль ходил еще один человек, тоже невеселый и озабоченный, наверное, это был следователь прокуратуры.

— Глеб Сергеевич Сазонов, учитель, — представился я майору. — Месяц назад я приехал из Сибирска, чтобы сыграть свадьбу в своем родном городе.

— Что-то не понял я, кто тут жених, — цепко посмотрел на меня Барсук, — и почему документики ваши вплоть до мобильного телефона находятся в кармане у этого тела?

Убей меня, я не понял сути вопроса, поэтому замолчал и уставился на то, что он называл телом. На затылке у трупа темнела запекшаяся кровь, но сдается мне, не упади он лицом в воду — остался бы жив. По-моему, парень банально утоп. Со стороны машины к нам подошел еще один тип в штатском, он достал фотоаппарат и начал меланхолично щелкать тело с различных ракурсов.

Подбежала Беда, она бегло взглянула на труп и выпалила в лицо Барсуку, определив его тут как главного:

— Гражданин начальник, ошибочка вышла! Этот тип, — она ткнула пальцем в меня, — страдает манией величия и время от времени делает всяким там темным личностям шикарные подарки. У него дед известный в городе богатей, ну, Сазон Сазонович Сазонов, может быть слышали? У него тиры, казино, рестораны и кажется даже пивной заводик. Этот хмырь, — она указала носком туфли на мертвеца, — лежал абсолютно пьяный в клумбе у ресторана, в котором мы играли свою свадьбу. Он попросил у нас двести рублей, а этот… — она снова ткнула в меня, — скинул с себя пиджак и отдал его алкашу со всем содержимым. Понимаете, гражданин начальник, когда мужики женятся, у них от счастья начисто сносит крышу!

— Первый раз о таком слышу, — пробормотал бородатый мужик с фотокамерой. Видимо, это был эксперт-криминалист.

— Про счастье? — хмыкнул Барсук.

— Про пиджаки с содержимым, — уточнил эксперт и, ухватив труп за плечо перевернул его на спину.

— Ой! — воскликнула вдруг Беда.

— Ну и ну, — пробормотал я.

— Это вовсе не тот мужик, которому ты отдал свой пиджак, — сказала Элка, приседая и всматриваясь в лицо мертвеца.

— Ну и дура, — ляпнул я от отчаяния и от ясного понимания того, что теперь уж нам точно не выкрутиться, и остаток этого судьбоносного дня придется провести в отделении, отвечая на бесчисленные вопросы и подписывая протоколы.

— Может и дура, но это не тот мужик, — уперлась Беда, приглядываясь и принюхиваясь, словно собака, взявшая след.

Был тихий, теплый, прекрасный вечер. Волны с мелодичным плеском облизывали песчаный берег, солнце падало за горизонт красным величественным шаром, оставляя на море мистическую дорожку, чайки носились с криками, чиркая крыльями по водяной ряби. Я и сам видел, что это вовсе не тот парень, которому я отдал свой пиджак. Этот был крупнее, мощнее, гораздо старше и совсем не походил на пьянчужку. У него было лицо хорошо питающегося человека, холеность которого не могла скрыть даже мертвенная бледность, на пальце левой руки блестела массивная золотая печатка, а на запястье болтались неслабые дорогие часы. Он был одет в хорошие добротные джинсы, черную рубашку и… мой пиджак с белым цветочком в петлице. Да, это был не тот парень, но сообщать об этом ментам не было никакого смысла: сейчас нас будут пытать, допрашивать и изводить подозрениями, не причастны ли мы хоть как-то к этому убийству.

— Да, парень не тот, — пришлось согласиться мне. — Скорее всего, тот бродяга продал мой пиджак этому типу. Пиджак-то хороший, новый, наверное, предложил его за копейки, вот этот дядька и польстился. — Подобные объяснения были бессмысленны, но нужно было как-то спасать ситуацию.