Убийственная осень - Наталия Клевалина Страница 6

Овчарка неохотно вылезла на берег и стала выжимать штанины.

— А если его попросить?

— Не знаю. Трудно есть то, чего не любишь, — сказала женщина.

— Да, — согласилась Овчарка, — но, может, тогда оно согласится съесть папу? Папа-то взрослый.

— Сомнительно. А что тебе сделал папа?

— Когда у него будет пять таких же теть, как сегодня, у него не останется времени целовать маму и мама обидится.

Женщина сразу все поняла. Она подумала о своем ребенке, который был в коляске, и ей стало жаль Овчарку.

— Тебя как зовут?

— Овчарка.

— А почему у тебя собачье имя?

— Ничего не собачье. Я когда родилась, мама меня кормила, а я все ее кусала. Мама сказала: «Не ребенок, а овчарка».

— Вот что. Иди домой, Овчарка. Тебя мама, наверное, обыскалась. И вот еще что… Если тебе когда-нибудь скверно будет, а мамы рядом не окажется, ты скажи вслух три раза: «У меня есть я и весь мир». Тогда тебе станет легче, это слова волшебные.

Овчарка пошла домой, бормоча под нос, чтоб не забыть: «У меня есть я и весь мир…»

Эту встречу Овчарка запомнила. Так же как тетю на бабушкином покрывале. На нем были вышиты разноцветные круги, и Овчарка любила водить по ним пальцем. Вот только она забыла, что делала на вокзале, куда прибежала сразу после того, как достала утенка. Она там плакала, но что еще она там делала? Она совсем не помнила вокзал. Тогда отец очень ее обидел. В первый раз, но не в последний. Овчарка обязательно хотела дождаться остановки в Бологом, чтобы посмотреть на вокзал и, может, вспомнить, что она там делала. Она узнала у проводницы, что стоянка в Бологом длится пятнадцать минут, и хотела обязательно выйти на перрон. Но вагон качался, и это качание ее убаюкало. Она заснула почти сразу, но перед тем услышала, как вернулась пахнувшая сигаретами Васса и улеглась снизу. Ночью планировалось еще пять остановок.

Должно быть, Бологое давно проехали, когда поезд снова встал. На этот раз Овчарка проснулась, потому что вагон перестал качаться. За окном светлело. Овчарка рассудила, что Бологое она точно проспала, не стоит и вставать на этом полустанке. Сонная Овчарка увидела в окно здание вокзала, зеленое, с высоким шпилем, повернулась лицом к стене купе и опять заснула. Перед тем она увидела, что Вассы внизу не было. Наверное, подруге не спится и она опять пошла дымить.

На следующий день Овчарка лежала на животе на своей полке и смотрела в окно. Ей хотелось уловить момент, когда этот почти подмосковный пейзаж кончится и начнется северная природа — маленькие березки и кочки. Она видела большие синие озера, зеленые сосновые леса по берегам. В соседнем купе ехали две девчонки, тоже, конечно, на остров, две малолетки, которые все время держались за руки, обнимались и слушали группу «Тату». Овчарка, как-то налив себе кофе, прошла в купе и раздраженно задвинула дверь, чтоб не видеть этих двух идиоток, которые целовались в коридоре.

— У меня они обе вызывают одно только желание, — сказала она Вассе, — снять с них штаны да и выдрать как следует!

— Будь терпимее. С возрастом пройдет. Это как юношеские угри.

— Пройти-то пройдет. А бедные родители хлебнут горя. Я слышала, как они радовались, что сбежали на остров и предки сейчас с ног сбились, их разыскивая.

— Кого-то они мне напоминают.

— Прекрати. Я наговорила ей на автоответчик. И не надо мне все время напоминать, что я инфантильная эгоистка. Только я об этом забуду, как ты мне сразу снова напомнишь.

Васса почти весь день не выходила из купе и была немного грустной, говорила Овчарке, что у нее болит голова. Овчарка решила, что подруга думает о своих семейных проблемах, которые на нее навалятся сразу, как только они вернутся в Москву.

Васса предупредила Овчарку, что, когда они сойдут в Кеми, надо сразу бежать на площадь перед вокзалом, потому что ночью там обычно дожидаются клиентов всего два-три водилы и на всех желающих машин не хватит, а им обязательно надо успеть на четырехчасовой катер, чтобы к девяти часам уже быть на острове.

И вот в полтретьего ночи Васса растолкала задремавшую Овчарку. Мать с мальчиком ехали дальше, и Васса с Овчаркой, шепотом разговаривая, вытаскивали вещи в коридор из темного купе. Они, волоча за собой сумки, совершили марш-бросок до площади. К удивлению Овчарки, на площади стояли целых семь машин.

— Я не знала, — оправдывалась Васса перед Овчаркой, которая не могла отдышаться, — мне знакомые сказали. Они тут год назад были. Конечно, за год все могло измениться. Я правда не знала, что машин тут теперь много.

Водитель им попался сонный и неразговорчивый, музыка грохотала на весь салон. В тьме кромешной Овчарка совсем не разглядела Кемь. Они долетели до причала минут за двадцать. По белому песку, покрытому сухими водорослями, они дошли до дебаркадера и здесь узнали, что четырехчасового катера нет и в помине никогда не было и что «Святитель Николай» пойдет только в восемь утра, а может, и позже. Замерзшая Овчарка посмотрела на Вассу сердито. Васса вздохнула:

— Мне знакомые сказали…

— Я бы твоих знакомых утопила в этом Белом море. Вон там бар. Пойдем, а то очень уж холодно.

Вот так и вышло, что утро двадцатого августа Овчарка встретила в маленьком теплом баре «Поплавок» на берегу Белого моря. Когда стало светло и Овчарка проснулась, она оглядела собравшихся в баре. Две вчерашние малолетки из поезда устроились на стульях у стены, и одна спала, положив голову на плечо второй. За тем же столиком, что и Овчарка с Вассой, сидела тепло одетая полная женщина с красным лицом и длинными обесцвеченными и нахимиченными волосами. Еще была в углу девчонка лет восемнадцати, худая, бледная, с депрессушным лицом. Она все время сучила пальцами правой руки или теребила большой золотой лабрис на цепочке. Наверное, в ясную погоду огромное украшение видно было за версту. К большой досаде за столиком, за которым раньше барменша с приятелем пила пиво, Овчарка обнаружила Грушу. Груша писала под псевдонимом Палец-в-рот-не-клади в один бульварный листок статьи вроде «Предприниматель съел свою бабушку» или «Педофил-альбинос зомбировал своих жертв». Журналистка ей напомнила о существовании Москвы и «Женского мира», о которых она уже успела немного забыть. Груша уплетала сосиску, читая журнал.

В бар зашел на минуту священник и с ним плохо одетая женщина в длинной цветастой юбке и платке по самые глаза. Они положили свои сумки на пол и, ни на кого даже не взглянув, сразу вышли. Невзрачную паломницу Овчарка не стала разглядывать. Но священник — о! Высокий, лет тридцати, без бороды, но с узенькими усиками и внимательными карими глазами. В лице что-то татарское, Овчарка даже прошептала: «Ну и Чингисхан!»

— Отец Панкратий, — сказала ей Васса, — я его фото в газете видела.

Овчарка удивилась — не таким она представляла себе гонителя лесбиянок с Бабьего острова. Когда он нагнулся поставить сумку, Овчарка успела увидеть, что у него руки с длинными красивыми пальцами, ровными ногтями и тонкими запястьями — на правом деревянные четки. Из-под широкого рукава рясы выглядывал рукав чистой белой водолазки — отец Панкратий явно следил за собой. Овчарка почувствовала, что немного влюбилась в отца Панкратия, и сказала Вассе: