Убийство в кибуце - Батья Гур Страница 6

Фаня была суровее Гуты, и Аарон боялся ее еще больше. Она с ним никогда не заговаривала, если не считать нечленораздельного бормотания, которое Фаня иногда себе позволяла. Работала она тоже как одержимая, не давая себе передохнуть. После завтрака, когда дежурные перемывали всю посуду и заканчивали мытье полов, им полагалось посидеть за столом и не спеша выпить кофе. Но она никогда себе такого не разрешала, находя какую-нибудь работу. Звуки, которые раздавались, когда она оттирала и отдраивала что-нибудь, приводили всех в уныние. А уж если Фаня принималась за окна, все начинали говорить как можно громче, чтобы не слышать этих душераздирающих звуков.

У нее, как и у сестры, было двое детей. Дочь уехала из кибуца и жила в Хайфе. Мать она навещала изредка, появляясь в кибуце с мужем и детьми только по большим праздникам. В такие дни Фаню переполняла гордость, в столовой в тарелках ее гостей высились горы еды, и она смотрела на остальных так, словно кто-то мог воспротивиться такому проявлению гостеприимства.

Ее сын, Янкеле, имел славу «трудного». Аарон видел его на церемонии. Он выглядел моложе своих лет, хотя был всего на год младше Моше и Аарона. На его губах застыла вечная улыбка, которая никогда не зависела от его настроения. Янкеле жил в квартале для холостых, за которым располагались дома для иностранцев-волонтеров. Он постоянно работал на фабрике по производству косметики, которую все называли «комплекс». То, что он работал на комплексе, Моше назвал «хорошим решением», и Аарон не стал переспрашивать, что Моше конкретно имел в виду, произнося эту фразу. Глядя на улыбку Янкеле, он вспомнил, как когда-то помог Моше добраться до медпункта, где ему перевязали ногу после того, как его укусил «трудный» сын Фани.

Никто не понял, почему Янкеле набросился на Моше. А дело было так. Аарон и Моше возвращались с прокладки ирригационных труб. Эта работа была сопряжена с ночными поездками на джипе, так радовавшими Аарона. В тот раз они с Моше шли к машине, перебрасываясь шутками, как вдруг из хлопчатника выпрыгнул Янкеле и укусил Моше за ногу. Они так и не поняли, уснул ли он в хлопчатнике и они его случайно разбудили или он лежал в борозде и поджидал их появления.

Укус оказался глубоким, из ноги текла кровь, но Моше, вскрикнув от боли во время укуса, потом молчал всю дорогу. Аарон до сих пор не забыл, с каким трудом ему удалось оторвать Янкеле от голой ноги друга и отшвырнуть в сторону. Почему-то они с Моше решили никому не говорить о том, что произошло на самом деле, даже медсестре Риве, которая, увидев явные следы укуса, спросила: «Может, это шакал? Давай сделаем укол от бешенства?» Но Моше упрямо стоял на том, что поранил ногу о колючую проволоку забора. С тех пор Аарон не мог смотреть на Янкеле и его улыбку без внутреннего содрогания.

Фаня вела себя так, как если бы ничего не произошло. Она не считала, что у ее сына есть отклонения, и не только сама не заводила об этом речи, но и другим не позволяла. Она добилась, чтобы ее сына освободили от службы в армии, ссылаясь на приступы астмы, которые наблюдались у него в раннем детстве, и с особым удовольствием накладывала ему в тарелку побольше овощей, говоря, что в них много пользы.

Захария, отец Янкеле, тоже не любил говорить о своем сыне, как не любил говорить вообще ни о чем. Работал он на птицеферме, а вечерами можно было увидеть, как он в сопровождении Фани и Гуты направляется в столовую, но уже по тому, как он шел, можно было догадаться, что больше всего ему хотелось бы исчезнуть, чтобы никто его не видел и не слышал.

Аарон помнил, что в детском саду к Янкеле относились по-особенному, как если бы он был инвалидом. Однажды Аарон шел мимо зооуголка, где дети собрались, чтобы посмотреть на новорожденного ягненка. Слонявшийся рядом Янкеле стал бросать сухие веточки в клетку с кроликом, и дочь Лотты, Ринат, которой было всего четыре года, стала, подражая тону своей матери, выговаривать ему за это. Подошедший к ней Одед, сын Йохевед, шепотом сказал:

— Будь с ним поласковей, а то Фаня тебе задаст.

— Не задаст, — уверенно возразила девочка, — я Лотте скажу.

Тогда Одед со страхом произнес:

— А если она тебя ночью испугает, она ж по ночам не спит?

Аарон не мог себе ответить, почему это все ему вспоминалось, но, глядя на Фаню, он понимал, что она, как дикий зверь, всегда готова защитить своих детенышей от любых нападок. Немногие не испытывали страха, когда встречались с ней на аллеях кибуца и слышали ее бормотания на польском и идише.

Дворка и другие старики не плакали над вырытой могилой. Они стояли плотной шеренгой на самом краю ямы — все, кто еще был жив из поколения основателей кибуца. Срулке хоронили рядом с Мириам, на могиле которой Аарон днем раньше оставил букет гербер. Ему верилось, что именно здесь хотелось лежать Срулке — среди кипарисовых деревьев, в тишине, нарушаемой только пением птиц.

Дворка в своей речи сказала много хороших слов о Срулке. После нее коротко выступил Зив а-Коэн. Церемония была светской, но не лишенной торжественности. Аарон, видевший за последние несколько лет много похорон в Тель-Авиве и Иерусалиме, считал, что судьба была справедливой к Срулке — он умер мгновенно, занимаясь делом, которое любил. Именно такими словами ему хотелось успокоить Моше. «Поцелуй смерти среди цветов», — произнесла Оснат, когда все собрались у него дома после похорон. «Все» — это Моше и Хавале с детьми, Оснат, старые друзья покойного Бецалель и Шмиель, а также Зив а-Коэн. Дворка ушла к себе, согбенная еще больше, чем вчера.

Тишину, воцарившуюся в комнате, было тяжело выносить. Аарон листал местную газетку, номера которой скопились на полке. В новостных листках были заметки, написанные Оснат, которая уже год работала секретарем в кибуце и представляла его на идеологическом семинаре в Гиват-Хавиве. Она занималась этой работой из желания «сделать свою жизнь полнее» и «придать кибуцу современный вид». Дворка тоже писала в этот листок. В тишине, которая становилась невыносимой, Аарон, чтобы только что-нибудь произнести, спросил:

— А где Фаня?

Все продолжали молчать, и только Моше, ощутивший на себе вопрошающий взгляд Аарона, ответил:

— Ей сейчас тяжело. Она была сильно привязана к Срулке. Это он привез ее и Гуту сюда после войны.

— Я и не знал, — сказал Аарон.

— Срулке никогда не говорил много.

— Интересно, откуда он ее привез? — продолжил спрашивать Аарон.

— Из лагеря перемешенных лиц в Милане, где они ждали документы для отъезда в Эрец-Исраэль, — ответил Шмиель. — Мы все тогда работали на подпольную организацию по спасению евреев, созданную Хаганой для доставки сюда нелегальных иммигрантов. Они выглядели настолько страшно, что мы быстро выправили им документы и отправили в страну вместе с другими людьми.

— Сколько им тогда было? — спросил Аарон, довольный тем, что завязался разговор.

— Восемнадцать, ну, может быть, двадцать — я точно не помню. В общем, молодые. Фаня болела, у нее обнаружили туберкулез. Гута была страшно изголодавшейся: все, что мы ей давали, прятала под одеяло — боялась, что завтра снова будет нечего есть. Глядя на них сегодня, никогда не подумаешь, что им такое пришлось пережить.