Авантюристка - Кэрол Нелсон Дуглас Страница 6

– Ну конечно. Слишком уж он… богемный.

– Разумеется. И не бульвары, даже при свете дня!

– Естественно. Ведь они чересчур… бодлеровские.

– Нотр-Дам я и так видела.

– Ну его! Чрезмерно… романский.

– Знаешь, где я действительно хочу побывать?

– А разве что-то осталось? – проворковала Ирен гадкому попугаю, чмокнув его в гигантский желтый клюв.

– Птичка-птичка-птичка! – проскрипел Казанова.

– Bel oiseau, bel oiseau [8], – пропела Ирен.

Казанова задрал клюв и с возмутительным успехом повторил фразу.

– Я бы хотела прогуляться по левому берегу Сены, – призналась я.

– Неужели! Но, Нелл, он еще более богемен, чем Монмартр и бульвары, вместе взятые!

– Говорят, неподалеку от Нотр-Дама книготорговцы раскинули палатки. Я не прочь приобрести пару антикварных изданий.

– Разумеется, Библии, – подмигнула Ирен.

– Мне хорошо известно, что по-французски Библия созвучна с библиотекой. Очень уж хочется прочесть эту «библиотеку» от корки до корки!

– А «безделушка» по-французски «bibelot». Может, после похода за книгами прогуляемся по рю де-ля-Пэ [9]?

– Договорились! – согласилась я.

Что ж, придется пройтись с Ирен по модным магазинам, иначе она в жизни не станет копаться со мной в пыльных фолиантах, – благоразумно решила я, и мы отправились в путь.

В тот августовский день осень еще не спешила вступать в свои права. Над безмятежным Парижем раскинулось чистое бирюзово-голубое небо, многие парижане отдыхали за городом, а башни собора Парижской Богоматери отражались в Сене причудливыми изгибами, как если бы их вздумалось нарисовать кому-то из этих безумных импрессионистов.

Мы неспешно прогуливались вдоль левого берега Сены, попутно заглядывая к антикварам, торговавшим предметами книжной старины. Казалось, все без исключения покупатели носили длинные плащи, уродливые шляпы и чересчур короткие панталоны. Несмотря на сию малоприятную компанию, я вся погрузилась в книги. Мои жадные пальцы (которые, между прочим, были куда чище, чем у остальных библиофилов) вскоре покрылись позолотой, сыпавшейся со страниц роскошных фолиантов. Я будто снова превратилась в девчонку, что изучает в подвале сокровища, хранящиеся в сундуках шропширского приходского священника. Ирен следовала за мной по пятам, словно няня, во всем потакающая своему чаду. Порой и она останавливалась у палатки, заприметив мемуары какой-нибудь знаменитой актрисы.

Я, конечно, понимала, что Ирен затеяла эту прогулку лишь затем, чтобы меня подбодрить. Оторвавшись наконец от пристального изучения Библии Дуэ-Реймс [10]– несомненно, чересчур романской: строка из Евангелия от Матфея «блаженны кроткие» была переведена как «блаженны учтивые», – я оглянулась, чтобы отпустить Ирен на презренную «ярмарку тщеславия», и с удивлением обнаружила, что подруга исчезла.

Я тотчас вновь повернулась к книгам, чувствуя, что меня вот-вот охватит паника. Как же я узнаю у доисторических книготорговцев – да к тому же беззубых и наверняка шепелявых, – куда подевалась моя спутница?

– Господи! – простонала я, пытаясь успокоить себя английской речью, пусть даже из собственных уст.

Я беспомощно озиралась по сторонам. По дорожке, примыкающей к реке, шел какой-то странный тип, но нигде не было видно красной фетровой шляпы с малиновым страусовым пером.

Ох, как же мне описать наряд примадонны на ломаном французском? Я совсем растерялась. В голову приходило лишь «la plume de ma tante» [11], но чего добьешься столь невразумительным описанием?

Я заранее сняла лайковые перчатки, чтобы не испачкать их пыльными книгами, и теперь, обхватив лицо ладонями, почувствовала, как мои ледяные пальцы коснулись горячих щек. Развернувшись, я собралась было прокричать имя подруги, как вдруг – о чудо! – у реки замаячила до боли знакомая шляпка. Я тотчас кинулась искать спуск к воде.

Примадонна стояла на выложенной камнем набережной у раскатистых волн Сены.

– Ирен! – позвала я.

Она бросила на меня оживленный взгляд. В последнее время мне не часто доводилось видеть ее столь возбужденной – за исключением, пожалуй, тех минут, что она проводила с Годфри.

– Скорее спускайся, Нелл! – бодро скомандовала подруга. – Осторожнее, не споткнись! Рыбаки что-то нашли в реке.

Мой пыл поугас.

– Наверное, дохлую рыбу?

Ирен вытянула шею, словно зевака из Ист-Энда:

– Что ты! Похоже, дело куда серьезнее, чем тебе кажется. Скорей же, Нелл, а не то все пропустим! Полагаю, это труп.

– Ирен, поднимайся ко мне! – взмолилась я. – Постой… Не смей ходить к этим грубиянам без меня!

Добежав до лестницы, я стремглав бросилась вниз, поскальзываясь на неровных ступенях, в направлении мужчин, столпившихся на длинной набережной.

Ближе к воде в нос мне ударил смрад, источаемый живописной Сеной. Я глубоко вдохнула и зажала нос пальцами.

– Ирен-н-н! Ирен-н-н! – гнусавила я на бегу, будто простуженный ребенок. – Я иду, иду! Подожди мен-н-ня!

Она не стала меня дожидаться, но, к счастью, вовремя остановилась – еще чуть-чуть, и ее кожаные сапоги коснулись бы лижущих камни волн.

Рыбаки склонились над неким предметом, напоминавшим спутанную рыболовную сеть. Дышалось мне уже легче, но ноздрей я не разжимала. Что же они там нашли? Наверное, какое-нибудь бревно, выброшенное волнами на берег. И вдруг рыбаки расступились, и моему взору предстало мертвенно-бледное тело, скрючившееся на мокрой мостовой.

Я выросла в доме священника, а потому в детстве не раз видела, как умерших готовят к погребению. Похороны случались не реже крестин – удивительно, сколь тесно в нашем маленьком приходе переплетались жизнь и смерть. Но смерть в воде парадоксальным образом напоминала обряд крещения: в последних мучительных минутах жизни утопленника, словно в кривом зеркале, отражались ласковые объятия волн, которые Церковь раскрывает каждой новой душе, готовящейся войти в мир. Подобное финальное смертоносное «крещение» всегда казалось мне невероятным кощунством.

Рыбаки что-то гундосили на своем гортанном французском – вот вам и «язык любви». Мужчина, одетый в темно-синюю куртку и рыбацкий свитер, поднялся, закончив осматривать труп, и смерил нас подозрительным взглядом. Жестом столь же резким, сколь его говор, он велел нам уйти. Я покорно развернулась, обрадовавшись возможности поскорее сбежать, но не тут-то было: Ирен подбоченилась, ее аристократическое обаяние вмиг улетучилось, а в голосе зазвучали горловые французские нотки. На моих глазах примадонна превратилась в дерзкую субретку, заговорив с несвойственной ей фамильярностью, всегда поражавшей меня в парижанах.