Без срока давности - Владимир Бобренев Страница 6

Сталин выдержал паузу.

— Как я уже сказал, партия доверяет товарищу Берии, — тем же спокойным тоном продолжил он. — По-вашему получается, что на одной и той же чаше весов у нас с вами находится партия и ее Центральный Комитет и те люди, которые считают товарища Берию врагом советской власти? Так не бывает. Кто здесь прав? Как вы думаете? Может, вы сомневаетесь в искренности и правдивости Центрального Комитета партии, товарищ Ежов?

— Так точно, товарищ Сталин, — еще не сообразив, куда клонит вождь, отрапортовал Ежов и, поперхнувшись на полуслове, продолжал: — Никто не должен сомневаться в правдивости нашего Центрального Комитета во главе с вами!

— Вот именно, — удовлетворенно кивнул генсек. — Значит, что же выходит? А получается, клевещут ваши работники на товарища Берию. И делают это специально, чтобы подорвать к нему доверие, чтобы уничтожить хорошего партийца, чтобы нанести урон всей нашей партии. Правильно я понимаю, товарищ Ежов?

— Так точно, товарищ Сталин!

— Вот и разберитесь во всем этом сами. В том числе и с людьми, оклеветавшими товарища Берию.

На том разговор и закончился. Ежову вместо Берии пришлось расстрелять нескольких своих осведомителей и сотрудников наркомата и доложить Сталину о принятых мерах. Словом, миновал на сей раз Ежова сталинский гнев. Крепко призадумался Николай Иванович, прикидывая, кто возьмется предсказать реакцию вождя на новые попытки его, Ежова, скомпрометировать своего заместителя. Здесь нужно терпение и выдержка. И с вражескими ярлыками, пожалуй, лучше оставить Лаврентия в покое. Сталин недвусмысленно дал понять: не трогать его земляка — и сурово пригрозил пальцем.

А вот недостатки в работе Ежова, пожалуй, найти всегда можно. За них под расстрел не подведешь, но из наркомата соперника вышвырнуть можно. Взять хотя бы дело этих комсомольских вожаков, с которыми следователи уже несколько месяцев не могут толком разобраться. Пока никакого антисоветского заговора из протоколов допросов не вырисовывается. А ведь арестовали несколько сотен человек во главе с Косаревым и поначалу говорили о невиданной подпольной шпионской организации. Некоторые даже дырки в гимнастерках прокололи для очередных орденов. А теперь трясутся, как бы вместо наград головы бы не открутили. Слабовато, видать, работают они под началом Берии. Чем не повод для очередного разговора с вождем?

Словом, сидеть сложа руки Ежов не собирался. С одной стороны не вышло, решил зайти с другой, потом с третьей. Появилась идея оставить своего зама в полной изоляции. Бдительные осведомители Ежова стали контролировать каждый шаг Берии, фиксировать каждое оброненное слово. Стоило Лаврентию Павловичу взять под свое крыло вновь созданную спецлабораторию по разработке биохимических способов тайного уничтожения «врагов народа», как Ежов немедленно арестовал комиссара госбезопасности Алехина, на которого возлагался подбор кадров в эту структуру. У Алехина выколотили признательные показания, будто он замышлял отравление наиболее видных деятелей партии и государства, объявили террористом. Разве кто посмел бы после этого выступить в его защиту?

Между прочим, с реанимацией лаборатории Берия связывал далеко идущие планы по изготовлению надежных отечественных токсичных препаратов. То бишь ядов в просторечии. И родились эти планы вовсе не из прожектерства, а как новое перспективное направление в борьбе с врагами. А потому Берия сразу же нанес своему главному оппоненту ответный удар. После неудачной попытки отравить Троцкого в Париже при помощи приобретенного где-то за границей, но оказавшегося никудышным яда Сталин был очень разгневан. Берия тут же перевел стрелки на Ежова: дескать, это именно он развалил всю работу в только что созданной лаборатории и вообще хочет ее разогнать. Прием удался. Сталин дал указание в кратчайший срок возобновить деятельность столь важного подразделения и выпустить уцелевших ее сотрудников на свободу. Так Ежов получил еще одну оплеуху.

Каждый плел свою паутину. Перехватив инициативу, Лаврентий Павлович даром времени не терял. Затеянная им внутри аппарата НКВД расправа с ближайшими ежовскими холуями говорит уже сама за себя. Тысячи расстрелянных, десятки тысяч арестованных. Берия понимал, что обратного хода нет. Борьба между ним и Ежовым шла не на жизнь, а на смерть. Берия знал, что нарком все равно не успокоится после своих неудачных попыток опорочить его в глазах Сталина, а потому необходимо было расправиться с этим наивно-улыбчивым карликом. Хоть Николай Иванович и очень крепкий орешек, но его надо расколоть. Во что бы то ни стало. Так уж сложилось, что вдвоем им на этом свете не ужиться.

Да, у Ежова мертвая хватка. Но и Лаврентий не мальчик для битья. Правда, есть одно существенное обстоятельство — в конечном счете все зависело от Сталина, от того, в какую сторону он повернется. А вот этого-то предсказать никто не в состоянии. Сегодня он говорит земляку: «Иди работай спокойно, не обращай внимания на мелочи. Я и партия тебе верят». А завтра Коба вызовет Ежова и скажет совершенно другое: «Ви били правы, товарищ Ежов. Берия — плохой человек, неискренний, он обманывал партию. Разберись с ним».

Можно не сомневаться, Ежов разберется. Сам лично займется. И так разберется, что Лаврентий пожалеет о своем появлении на белый свет. Привяжут к вонючему туалетному нужнику голым задом, а по трубе выпустят стаю голодных крыс, и они начнут пожирать его внутренности. Берия слышал про такие приемы. Может, здесь изрядная доля вранья для запугивания слабонервных. Но он сам много раз слышал, как страшно орали допрашиваемые в камерах, когда проходил по тюремным коридорам.

Невеселые размышления Лаврентия Павловича прервал резкий звонок правительственной «вертушки». Берия вздрогнул от неожиданности. Первое, о чем сразу подумал, — это что Ежову каким-то невероятным образом уже стали известны его мысли и тот все же сумел натравить на него Сталина.

Берия поднес трубку к уху.

— Зайди, Лаврентий. Поговорить надо, — донесся оттуда хрипловатый голос.

— Есть, товарищ Сталин. Сейчас буду.

Через пятнадцать минут Берия был уже в Кремле. Сталин стоял лицом к окну и попыхивал трубкой.

— Знаешь, Лаврентий, — не поворачиваясь к собеседнику, заговорил он, — сегодня ночью мне приснился странный сон. Слышишь? Будто я опять нестриженый парнишка и оказался в семинарии. Медленно спускаюсь по каменной лестнице в темный подвал. Внизу холодно, сыро, я босиком, а вокруг беснуются крысы. Понимаешь, как сейчас вижу — такие огромные, жирные твари. Серые, злые. Задевают мои ноги мерзкими хвостами, царапают и хищно зыркают на меня своими маленькими, отвратительными глазками. Я закричал, стал их отшвыривать. А они прыгают, шуршат. С криком, наступая на них, побежал назад. Понимаешь, давлю их босыми ногами, крысы визжат, извиваются, корчатся…

Сталин выдержал паузу и обернулся. Лаврентий стоял бледный, словно мертвец. Ведь буквально за секунду до звонка из Кремля он вспомнил о страшном способе расправы с врагами народа в тюрьме НКВД — с использованием голодных крыс. И надо же, Сталин заговорил про этих же тварей.

— Выскочил я из подвала наверх, а там отец мой покойный стоит — и почему-то в черной поповской сутане. Но без креста. Я к нему: «Убей их! Пускай замолчат!» Отец спокойно вынул спрятанный на груди небольшой мешочек и стал из него вытряхивать в подвал белый порошок. Прошло несколько минут — и крысиный вой стих. Я со страхом заглянул в подвал и вижу, что все крысы лежат мертвыми на спинах со звериным оскалом. Лишь последние две корчатся в предсмертной агонии. Отец повернулся ко мне и тихо произнес: «Накормил я их отравой. Видишь, все передохли. Просто все делается, сынок». И тут я проснулся.