Контрольный выстрел - Фридрих Незнанский Страница 6

Впрочем, почему это надо мчаться куда-то по какому-то звонку? Совсем нетрудно притвориться, что никто ничего не знал, ничего не слышал, да и вообще никого не было в эти часы дома. А когда приехали, было уже поздно вообще куда-то мчаться, тем более звонить. Теоретически, конечно, все так, согласился со своими доводами Турецкий, если бы звонил, скажем, генеральный прокурор. Или Президент. Черт Иванович в конце концов! Да, так бы он и поступил.

Но зачем позвонил Грязнову не Черт Иванович?!

3

За рулем он сконцентрировал свое внимание до предела. Нет, конечно, советы не наглеть в левом ряду, не жаться трусливо в правый, не обгонять на встречной полосе и тому подобное — давать нетрудно. Сложнее все это выполнить самому, особенно на такой машине, как этот «жигуленок», который предпочитает больше стоять, показывая свой норов, нежели ездить. Так и жди от него в любой момент какой-нибудь пакости. Но в этот раз, похоже, обошлось. Либо машина сама почувствовала необычное состояние водителя и решила не нарываться на неприятности. Словом, до родной Прокуратуры Российской Федерации Турецкий домчал довольно бодренько. Поднялся к себе в кабинет, успокоился, сосредоточился, сделал умное выражение лица и после этого отправился к Меркулову.

Был самый конец рабочего дня. С минуты на минуту потекут по лестнице к выходу озабоченные сотрудники. Но имелся особый шик заниматься делами именно тогда, когда никакой суровой в том необходимости не было. Причем во всех присутственных местах дорогого отечества. «Сам не спит, видишь, его окно светится — даже стихи об этом писали, — вот и ты спать не должен!»

Меркулов был, как обычно, крайне озабочен. Но Турецкий не дал ему первому слова. Независимой походкой войдя в кабинет, он деловито и сухо осведомился:

— Есть вопросы по делу? Недоработки? Но какое все это, в сущности, имеет значение? Оставим право выносить приговор суду. Свою работу, полагаю, мы выполнили, сроки не завалили… Исходя из вышеизложенного, считаю свою миссию завершенной и потому, с вашего благословения и по прямому указанию, сматываюсь в отпуск.

Витиевато сказал, возможно, даже многословно, но зато вложил в несколько фраз всю необходимую информацию и явно намекнул, чтоб от него наконец отцепились.

— В какой отпуск?! — Костя Меркулов был в буквальном смысле ошарашен.

— Ну, знаешь! Это уже… — Турецкий не мог подобрать подходящие моменту слова. — Вы что на своем олимпе — совсем уже все с ума посходили?! — Он запоздало сообразил, что перебирает в тоне и стилистике речи, что надо бы маленько сбавить, все же Костя, хотя для него он так Костей и останется, тем не менее является заместителем генерального прокурора и разговор происходит в его рабочем кабинете, а не в пивнушке, той знаменитой, что была на Сухаревке и которой давно уже не существует.

Запоздало разглядел Саша выражение Костиного лица — удрученное, кислое. И сказал уже другим тоном:

— Ты же сам, вспомни, говорил мне, когда перетаскивал сюда, в это здание, с Благовещенского: закончишь с банкиром — и сразу в отпуск, обещаю твердо. Ведь обещал?

— Обещал, — покорно кивнул Костя.

Говоря «сюда», Турецкий имел в виду центральную контору, распространяющую запах разлагающейся законности на всю территорию страны, то есть здание Российской прокуратуры. Дело в том, что следственная часть Генеральной прокуратуры расположена в Благовещенском переулке. Но когда Бог и суровая действительность подложили ему дело об убийстве депутата-банкира и потянулась цепочка, истинное значение которой поначалу никто оценить даже и не попытался, Меркулов сообразил первым. Объяснив срочное переселение Турецкого на Пушкинскую, 15 А, теснотой рабочих помещений в Благовещенском, Костя, разумеется, имел в виду совершенно иное обстоятельство: Сашино отлучение от благовещенской команды имело под собой железную основу — необходимо было даже чисто механически избавиться от любопытных носов коллег-следователей, сующихся в непростые перипетии мафиозно-банковско-правительственных разборок. Ну а кроме того, Турецкий льстил себя надеждой, что без его присутствия рядом, как в добрые былые времена, Костя просто не мог бы обходиться. Недаром же окрестили Турецкого в свое время «мастером версий». Мастер там или не мастер, а талант ведь не спрячешь. Саша терпеть не мог самоуничижения, без острой необходимости, разумеется. Ну так вот, переехал он сюда, под «ласковое» Костино крылышко, а теперь и сам был не рад: весь на виду. И с отпуском опять очередная чехарда начинается!.. Турецкий распалял себя в поисках нужных аргументов, но Костя спокойно, с грустной интонацией в голосе взял да и вылил ему на голову ушат ледяной воды.

— Да, Саша, помню, обещал. Но… с отпуском тебе придется снова повременить, как мне ни жаль…

Голос-то был виноватым, а глаза Кости оставались непроницаемо серыми, холодными, под цвет стен этого кабинета. Неприятный такой цвет. Равнодушный.

— Но что случилось? — Турецкому необходимо было отстоять свое гражданское право на временную хотя бы свободу.

Костя молча ткнул пальцем, указывая старшему следователю сесть, и тот опустился на ближайший стул, но так, чтобы между ними все-таки оставалось достаточно безопасное расстояние для дыхания. Кроме того, Саша пока никак не собирался отказываться от тактики поведения человека, оскорбленного в своих верноподданнических до самой глубины души. Потому что если без трепа, то он всерьез рассчитывал на эту поездку. Хотелось отдохнуть не только от следствия, которое он гнал в безумном темпе, но, главным образом, от осточертевшей неустроенности, разобщенности с семьей, бездарности ситуации, в которой он постоянно находился, словом, от всей окружающей совковой реальности. Была и вторая причина, возможно, даже более серьезная. Знакомые ребята из недавно организованной достаточно острой газеты «Новая Россия», с которой он имел честь сотрудничать, — сделал для них, как ему казалось, несколько неплохих криминальных «размышлизмов», по выражению «Литературной газеты», заработав куда как приличные бабки, — пару раз предложили Турецкому, причем вполне серьезно, стать у них постоянным обозревателем по юридической тематике, с тем чтобы в дальнейшем, если появится неутолимое желание сменить крышу и профессию, вообще перейти к ним на штатную работу. Господи, да это ж была Сашина голубая, зыбкая, неисполнимая мечта детства — стать профессиональным журналистом! Все равно к виду трупов в морге он так и не привык. Да и возраст уже вполне приличный — к сорока подбирался. А как это там у Твардовского? Коль в двадцать лет силенки нет, а умишка — в тридцать, а в сорок — богатства, то, как говорится, не будет, и не жди. Что ж, силенки ему вроде бы пока не занимать. С умишком — тоже вроде жаловаться грех, хотя, будь он поумней, был бы сейчас как Славка Грязнов — и с новой квартирой, и при хороших деньгах. Последнего же — богатства — в его реальном воплощении уже, пожалуй, никогда не добиться. Но нищенство осточертело. Вот почему и хотел он, может впервые в жизни, человеком себя почувствовать. Семью по заграницам покатать, а заодно и парочку-другую материалов для «Новой России» подготовить: Толя Равич — фигура в бизнесе сегодня заметная, и беседы с ним могли бы представить интерес для читателей. Так он считал.