Сенсация по заказу - Фридрих Незнанский Страница 6

— Понять это, Костя, невозможно, — вздохнул Турецкий, — потому как свидетелей этому грустному событию нет и быть не может. Кроме дырки в башке. И пистолета под рукой. А предсмертное письмо он оставил.

— Дырка не свидетель, — заметил Меркулов. — Пуля — свидетель. В некотором роде.

— Пулю не нашли, — напомнил Турецкий. — Профессор сидел на стуле в профиль к окну. Пуля прошла через висок, пробила стекло и упала где-то в саду.

— Где-то… Почему же ее не нашли?

— Может, пионеры на металлолом унесли. — Этой фразой Турецкий подчеркивал, что он сам не верит, что пуля исчезла случайно.

— Помню я, в каком-то американском фильме пуля была ледяная, — улыбнулся Меркулов, который тоже не верил, что пуля пропала случайно. Никто не мог понять, куда она делась, пока Роберт Редфорд не появился… Психодрама.

Турецкий неожиданно заинтересовался:

— Что это значит?

— Что?

— Ну вот то, что ты сказал. Психодрама. Что это такое?

— Это метод психотерапевтического лечения. Постфрейдистский. Голливудские актеры его используют в своей игре, и Редфорд, я читал, особенно.

Вернувшись в свой кабинет, Турецкий позвонил Грязнову-старшему и коротко, не нагоняя страхов, рассказал о вчерашнем нападении в подъезде.

Вячеслав Иванович, однако, обеспокоился не на шутку.

— Саня, я сегодня же к тебе приставлю кого-нибудь. У Дениса людей просить не стоит — это лишать их заработка, тут же недельку надо круглосуточно последить, не меньше…

Турецкий сразу же пожалел, что позвонил.

— Славка, не говори ерунды! Это какой-нибудь качок-тинейджер.

— Ты же сказал, он постарше был.

— Ну говорил. Может, лет двадцать, а может, тридцать. Я так и не понял. Темно было. Наверно, часы хотел снять или еще чего.

— Да? — засомневался Грязнов. — А почему ты мне позвонил, если это такая чепуха? — Приятеля своего он знал как облупленного.

К этому вопросу Турецкий был не готов.

— Ну… так просто, душу отвести. Услышать твое дружеское участие. Почувствовать твое верное плечо.

— Сейчас заплачу.

— Не надо, — посоветовал Турецкий. — Тебя уволят. Министерским начальникам не пристало слезу пускать. Просто, понимаешь, у меня тут на работе такой ералаш творится… И вот еще что, будешь разговаривать с моей Ириной, не вздумай пугать ее, понял?

Грязнов молчал.

— Слава?!

— Ладно, ладно, — раздалось после паузы. — Не психуй. Придумаем что-нибудь.

— Я совершенно спокоен, между прочим, — возразил Турецкий. — И не надо ничего придумывать.

— Вижу, как ты спокоен, — хмыкнул Грязнов.

— Что ты можешь видеть по телефону?

— И то правда, — согласился Грязнов. — Давно ведь не виделись. Давай, может, высвободим времечко в конце недельки и выберемся куда-нибудь за город?

Идея была привлекательной. Лето. Озеро. Лес. Шашлыки… Идея была привлекательной, но малореалистичной, Турецкий хорошо знал, что к концу недели они оба так запарятся, что два дня будут спать как убитые.

— А чего тянуть? — возразил Турецкий. — До конца недельки еще дожить надо. Давай сегодня? Я после семи часов вполне могу.

— Но я сегодня никак, — виновато объяснил Гряз-нов. — Совещание у министра.

— А ты пошли его куда подальше, — легкомысленно посоветовал Турецкий.

— Совещание, министра или всех вместе?

— Сам реши, кому отдать пальму первенства.

— Знаешь, может, что и придумаю. Я перезвоню.

— Валяй.

Турецкий принялся за текущие дела, точнее, дело — сосредоточил свои усилия на расследовании гибели профессора Белова…

В обеденный перерыв он съездил на Пречистенскую набережную. Там, в Центре судебной экспертизы, он тепло поздоровался с пухленьким, жизнерадостным старичком со шкиперской бородкой по фамилии Студень и отдал ему конверт с угрожающей фотографией, который получил Шляпников, а заодно нож, с которым на него (Турецкого, конечно, а не Шляпникова) напали накануне в подъезде.

Со Студнем они были знакомы сто лет, так что бумажные формальности тут не требовались. Разумеется, Турецкий не ждал никакого ошеломляющего результата. С одной стороны, после серии неприятных разговоров ему захотелось размять ноги, с другой — детали есть детали, без проникновения в их суть никакое расследование (государственное ли, частное ли — все равно) не может двигаться вперед. Конечно, смешно было бы предположить, что на ноже окажутся отпечатки пальцев, допустим, Шамиля Басаева, а конверт лично запечатывал Усама бен Ладен…

Кстати, вот интересный вопрос: а есть ли вообще где-то отпечатки Усамы? В смысле зафиксированы ли они? Можно, конечно, посмотреть на сайте ЦРУ. На фээсбешном вряд ли найдешь путевую информацию, лениво размышлял Турецкий, выруливая с Пречистенской набережной. А впрочем, зачем лазать в Интеренет, когда на свете существует старый добрый Питер Реддвей!

Турецкий позвонил ему, и на душе сразу потеплело, когда в трубке пророкотал знакомый баритон:

— Алекс! Чер-р-ртовски р-рад тебя слышать, май фрэнд!

— Здорово, Пит! Что поделываешь?

— Гуляю по Москве в надежде встретить старого друга.

— Кроме шуток?!

— А то!

Турецкий обрадовался просто-таки смертельно.

— И давно ты здесь?

— Уже три часа… и семнадцать минут. Кстати, мой багаж все еще в Шереметьеве, боюсь, они его не найдут, даже когда я буду возвращаться в Германию.

Александр Борисович засмеялся, вспомнив обычную педантичность Реддвея.

— Когда увидимся, Пит? Я через четверть часа буду у себя, в Генпрокуратуре.

— Сегодня не обещаю, но завтра — обязательно. В крайнем случае, послезавтра.

— Отлично, жду звонка.

Турецкий, конечно, понимал, что такой человек, как Реддвей, приехал не просто погулять — наверняка в Москву его привели дела.

Подъезжая к Большой Дмитровке, он снова подумал про Шляпникова и его пиджак. Зачем этот маскарад? Если только маскарад. Турецкий позвонил жене:

— Ирка, помнишь, был как-то у нас такой разговор про маски: что редко кто бывает самим собой, ну и тэ дэ. Помнишь?

— Что-то не очень, — отозвалась жена.

— Ну мы еще тогда разругались вдрызг. Ты меня упрекала, что с тобой я один, с дочкой другой, с друзьями… неважно. Неужели не помнишь?

— Не помню. Но если мы потом разругались, наверняка это правда было. А что такое?

— Ты слышала о психодраме?

— Нет.

— А еще психолог.