Помпеи - Роберт Харрис Страница 6

Аттилий уже начал писать письмо матери и сестре. Теперь оно лежало на тумбочке рядом с жесткой деревянной кроватью. Писание писем никогда не было его сильной стороной. Будничные подробности — «я доехал нормально, здесь очень жарко», — написанные ученическим почерком, — вот самое большее, на что он был способен. Это письмо ни малейшим образом не передавало смятения, царившего у него в душе, его страхов — а вдруг воды не хватит? — той изоляции, в которой он оказался. Но мать с сестрой были женщинами — что они могли знать? А кроме того, его приучили жить в соответствии с принципами стоиков: не тратить время на пустяки, выполнять свою работу без нытья, оставаться самим собой при любых обстоятельствах — в лишениях, болезнях, страданиях — и во всем придерживаться простоты. Мужчине довольно походной койки и плаща.

Аттилий присел на край тюфяка. Его домашний раб, Филон, принес кувшин с водой, таз, немного фруктов, хлеб, вино и нарезанный ломтями твердый белый сыр. Аттилий тщательно умылся, съел всю еду и напился, разбавив вино водой. А потом улегся на кровать — он так устал, что даже не разделся, — закрыл глаза и мгновенно провалился в то зыбкое состояние между сном и бодрствованием, куда отныне и навеки ушла его покойная жена. И до Аттилия долетел ее голос, настойчивый и умоляющий: «Акварий! Акварий!»

Жене Аттилия было всего двадцать два года, когда ее тело поглотил огонь погребального костра. Эта женщина была моложе — быть может, лет восемнадцати. Но Аттилий еще недостаточно очнулся от сна, а женщина во дворе была достаточно похожа на Сабину, чтобы его сердце бешено заколотилось. Те же темные волосы. Та же белоснежная кожа. Та же роскошная фигура. Женщина стояла у него под окном и звала:

— Акварий! Акварий!

Эти крики выманили мужчин из тени, и к тому моменту, как Аттилий спустился с лестницы, они уже столпились полукругом вокруг девушки и принялись беззастенчиво ее разглядывать. На девушке была свободная белая туника с глубоким вырезом и широкими проймами — обычно такую одежду носят дома, — несколько больше обнажавшие ее округлые белые руки и грудь, чем приличная женщина могла себе позволить при посторонних. Лишь теперь Аттилий заметил, что девушка не одна. Ее сопровождала рабыня — тощая, пожилая, с растрепанными волосами.

Девушка, задыхаясь, что-то лепетала — что-то насчет того, что у ее отца сдохли все до единой красные кефали в загородке, насчет отравленной воды и какого-то человека, которого собираются скормить муренам, — и твердила, что акварий должен немедленно пойти с ней. Вот и все, что Аттилию удалось уразуметь из ее слов.

Инженер вскинул руку, чтобы прекратить это словоизлияние, и спросил у девушки, как ее зовут.

— Я — Корелия Амплиата, дочь Нумерия Попидия Амплиата, с виллы Гортензия, — нетерпеливо представилась девушка, и Аттилий заметил, как при имени ее отца Коракс многозначительно переглянулся с работниками. — Это ты — акварий?

— Аквария здесь нет, — сказал Коракс. Инженер жестом велел ему умолкнуть.

— Да, я приглядываю за акведуком.

— Тогда пойдем со мной!

Девушка быстро зашагала к воротам — и, похоже, очень удивилась, обнаружив, что Аттилий не спешит следом за ней. Работники расхохотались, а Муса принялся передразнивать девушку — покачивать бедрами и величественно вскидывать голову. «Ах, акварий, пойдем со мной!..»

Девушка обернулась. На глазах ее блестели слезы бессильной ярости.

— Корелия Амплиата, — терпеливо и достаточно доброжелательно произнес Аттилий, — быть может, красная кефаль мне и не по карману, но я точно знаю, что это морская рыба. А я за море не отвечаю.

Коракс заухмылялся:

— Слыхал? Она принимает тебя за Нептуна! Рабочие снова расхохотались. Аттилий прикрикнул на них и велел умолкнуть.

— Мой отец собирается убить человека. И этот раб просил привести аквария. Больше я ничего не знаю. Ты — его единственная надежда. Так идешь ты или нет?

— Погоди, — сказал Аттилий и кивком указал на старуху. Та плакала, спрятав лицо в ладонях. — Кто она?

— Мать приговоренного. Вот теперь рабочие утихли.

— Ты видишь? — Корелия коснулась его руки. — Пойдем, — негромко произнесла он. — Пожалуйста.

— Твой отец знает, где ты?

— Нет.

— Мой тебе совет — не вмешивайся, — сказал Коракс, обращаясь к Аттилию.

Тот в душе был согласен, что это мудрый совет. Если всякий раз, как слышишь о жестоком обращении с рабом, ты будешь пытаться вмешаться, у тебя не останется времени ни на еду, ни на сон. Бассейн с морской водой, забитый дохлой кефалью? А при чем тут он, Аттилий? Он посмотрел на Корелию. Хотя если тот бедолага и вправду звал его...

Предчувствия, знаки, предзнаменования...

Пар, дергающийся, словно леска. Источник, прямо на глазах уходящий в землю. Акварий, сгинувший бесследно — словно в воздухе растворился. Пастухи твердят, будто на склонах горы Везувий видели великанов. Поговаривают, будто в Геркулануме женщина родила младенца с плавниками вместо ступней. И вот теперь в Мизенах в бассейне в одночасье мрет вся кефаль безо всяких видимых причин.

От этого так просто не отмахнешься.

Аттилий почесал за ухом:

— Далеко ли до твоей виллы?

— Пожалуйста! Несколько сотен шагов! Совсем рядом!

Девушка потянула его за руку, и Аттилий подчинился. Ей трудно было сопротивляться, этой Корелии Амплиате. Может, ему следует хотя бы отвести девушку домой? Женщине ее возраста и общественного положения небезопасно в одиночку бродить по улицам портового города. Аттилий окликнул Коракса, но тот лишь пожал плечами и крикнул в ответ: «Не вмешивайся!» И Аттилий, толком даже не успев понять, что происходит, очутился на улице, потеряв остальных работников акведука из вида.

Стояло то время — примерно за час до заката, — когда жители этой части Средиземноморья начинают показываться из домов. Не то чтобы в городе к этому моменту стало намного прохладнее — отнюдь. Камни были раскалены, словно кирпичи в печи для обжига. Старухи сидели на скамеечках у дверей и сплетничали, а мужчины тем временем собирались в тавернах, выпивали и беседовали. Густобородые бессы и жители Далмации, египтяне с золотыми кольцами-серьгами в ушах, рыжие германцы, смуглые греки и киликийцы, рослые мускулистые нубийцы, черные словно уголь, с глазами, покрасневшими от вина, — люди со всех концов великой империи, достаточно отчаянные либо достаточно честолюбивые, чтобы согласиться отдать двадцать пять лет жизни в обмен на римское гражданство. Откуда-то снизу, от порта, доносился перезвон водяного органа.

Корелия быстро прыгала со ступеньки на ступеньку, подобрав подол; ее мягкие туфли беззвучно ступали по камням. Рабыня бежала впереди. Аттилий мчался последним и бормотал себе под нос:

— «Несколько сотен шагов»! «Совсем рядом»! Ага! И все до единого — вверх по склону!

Но в конце концов они добрались до ровного места, и глазам их предстала длинная высокая коричнево-серая стена с аркой ворот, увенчанной двумя коваными дельфинами, что встретились в поцелуе. Женщины вбежали в ворота — их никто не охранял, — и Аттилий, оглядевшись по сторонам, последовал за ними. И из шума, толкотни, пыли вдруг перешел в безмолвие и синеву. У Аттилия захватило дух. Бирюза, ляпис-лазурь, индиго, сапфиры — все синие драгоценности, что только сотворила Мать-Природа, — раскинулись сейчас перед ним, от хрустального мелководья до темных вод, граничащих с горизонтом. Сама вилла располагалась на нескольких террасах — фасадом, выстроенная здесь исключительно ради этого изумительного вида. У пристани стояло роскошное двадцативесельное судно; борта его были красно-золотыми, палубу укрывал ковер того же цвета.