Шансон для братвы - Дмитрий Черкасов Страница 6

Единственным непримиримым оставался местный «оскал коммунизма» — спившийся парторг совхоза. По его суждениям, выходило, что «рабочий человек» Мандела, которого он упорно именовал Нильсом, евреем быть не может, так как является «скрытым интернационалистом» и «агностиком». Умные слова Ортопед уважал и демократично парторга не трогал. Тем более что в любом приличном обществе должна быть своя ручная оппозиция. Парторг, по сути своей, был человеком безобидным, этаким местным ссыльным Ильичом, задвинутым в совхоз во времена антиалкогольной кампании за безобразную пьяную драку с секретарем райкома комсомола на конференции по обсуждению решений очередного съезда. Если бы не единственный «не принявший» в зале по причине «зашитости» проверяющий из Москвы, дело бы не получило огласки — всего-то свернули трибуну и надели на голову начальника райотдела милиции бюст Дзержинского из папье-маше!

Милиционер и не обиделся вовсе, а наоборот, поддержал коллектив и, выхватив табельный «Макаров», пару раз пальнул в потолок и улетел в оркестровую яму. Однако душу москвича не согрело зрелище катающегося по сцене клубка тел, завернутого в красный кумач портьеры, и он, сволочь, доложил на горкоме. Происки москвича дружно осудили, справедливо полагая, что тот настучал по гнусному природному порыву любого обделенного возможностью на предмет выпить — сам не ам и другим не дам.

В Волосянце с этим выводом полностью согласились. Тем более что и сами с подозрением относились к любому проявлению здорового образа жизни — поселковый спортсмен, сын местного кузнеца, побеждал на многочисленных соревнованиях, но в родной деревне, хоть тресни, к заслугам земляка относились с пренебрежением — тот не «употреблял». Зато демонстративно обсуждали подвиги Гришки Мыкина, сумевшего без закуски засадить литр плохо очищенного клея БФ и в таком состоянии почти пройти по бревну через ручей. То, что Гришка все же сверзился башкой вниз и минут пять торчал из грязи, словно неразорвавшийся иракский «СКАД» [28], объясняли происками соперника-агронома, «нарушившего центровку бревна». Раздосадованный спортсмен, разуверившийся в своих способностях заслужить высокое доверие земляков, впервые принял внутрь две кружки самогона, заглушившие горе, и, к вящей радости всего населения, проспал до вечера в луже на центральной площади. До момента «отключки» он успел поврываться в соседние избы, имея на себе из одежды только незастегнутый развевающийся белый халат, реквизированный в медпункте, и одинокий оранжевый носок. Сначала никто всерьез не поверил в перерождение спортсмена, принимали его за ожившую репродукцию Сальвадора Дали и пару раз встретили поленом.

Но!

Обсудив богатырский сон чемпиона, перегородившего вход в магазин, и характерный «выхлоп», пришли к мнению, что невозможно жить в обществе и быть свободным от него. Со следующего дня Ортопед, а это он и был, одномоментно получил всю силу нерастраченной народной любви и привычку регулярно ударяться в запой.

В дежурке отделения было тихо, бубнившие в «обезьяннике» голоса доносились мерным гулом, так как по причуде архитектора из каморки участкового не имелось непосредственного доступа к камере. Задержанных проводили через угольный склад местной пекарни. Причем санузел располагался также непосредственно в помещении для задержанных. По нужде участковый бегал домой. Дело в том, что постройкой данного шедевра конструкторской мысли руководил бывший прораб, посланный на поселение после отсидки за служебные нарушения и разбазаривание государственных средств, люто ненавидевший ментов и отомстивший им столь своеобразным способом.

Суть предъявленных обвинений сводилась к тому, что при строительстве тысячепятисотдвадцатиквартирного дома он начисто упустил необходимость сооружения лестничных пролетов и лифтовых шахт. В результате, когда сняли леса, оказалось, что сорок парадных дома ведут каждая в две квартиры на первом этаже. Как добраться до остальных тридцати шест в блоке — одному Богу известно. Это дикое сооружение, не поддающееся реконструкции в силу своих громадных размеров, долго торчало памятником истинно русского подхода к проблемам градостроительства, пока темной дождливой ночью не было взорвано консерваторами из треста.

Прораб не согласился с обвинением, на суде зачем-то орал про «происки завистников» и обозвал прокурора «ярким примером ошибки природы при проведении генетического отбора» и «результатом внутривидовой мутации». Суд заявления склочного прораба учел, и он схлопотал пять лет общего режима вместо двух условно, которые запрашивал прокурор-»мутант». На зоне прораб прослыл возмутителем спокойствия, неоднократно уезжал в ШИЗО [29], что отнюдь не прибавило ему любви к людям в форме.

На лавочке у стены сидел вялый участковый и смотрел телевизор.

На вошедших Садиста со товарищи он отреагировал живо, вскочил и принял независимый вид, что заранее предполагало нелегкую борьбу между денежным эквивалентом освобождения Ортопеда и принципиальной позицией старшего лейтенанта. Воспоминания о свистящей над головой оглобле укрепляли мнение участкового о необходимости искоренения антиобщественных проявлений. Синяк через всю спину вопил о справедливости.

— Что вам, товарищи? — Старлей был суров.

— У тебя Мишка парится? — вопросом на вопрос отреагировал Садист.

— Во-первых, не у тебя, а у вас, — наставительно начал милиционер, — а во-вторых, в свете последних проявлений и действий гражданина Грызлова, посягнувшего на сотрудника при исполнении служебных обязанностей...

Денис с интересом взглянул на участкового и покосился на телевизор, где доктор Щеглов мило улыбался крашенной перекисью водорода журналистке, чье лицо выражало смесь похоти и самолюбования. Начиналась передача «Советы врача».

— Ты это, давай короче, — Садист не любил долгих объяснений, — нам Мишку к врачу везти...

— К какому врачу? — Участковый сбился. Могучее здоровье Ортопеда не предполагало такой поворот событий.

— К гастроэнтерологу, — выдохнул Горыныч, пряча за спину бумажку с названием мудреной медицинской профессии. Листок ему дал Денис еще в машине, ибо Горыныч изъявил желание принять посильное участие в выполнении благородной миссии.

Участковый уставился на верзилу в ожидании продолжения.

Горыныч же хмуро смотрел в стену, жалея о том, что не узнал у Дениса, что же такое «гастроэнтеролог».

Повисла пауза.

— У него проблемы с флорой тонкого кишечника, — пришел на помощь интеллигентный Денис.

С голубого экрана доктор Лев Щеглов задумчиво вещал о «неизбежности оргазма». Внимание старшего лейтенанта рассеивалось, он очень любил беседы доктора, выискивая их в программе, и даже звонил на телецентр, чтобы узнать, не переносится ли передача. Как-то раз он смог дозвониться до доктора в прямом эфире и ошарашил того вопросом — влияет ли на потенцию ношение милицейской формы. Щеглов, конечно, мог бы ответить то, что сразу приходит на ум любому русскому человеку, когда речь заходит о родной милиции, особенно в таком пикантном контексте, но сдержался и глубокомысленно успокоил взволнованного телезрителя. Участковый после каждой передачи гордо сообщал жене Любе то, что узнавал от доктора об интимной жизни, экспериментировал с ней и продавщицей автолавки Клавой, приобретал познавательную литературу и являл собой образец деревенского Казановы. Неудачи сносил спокойно, относя их на счет малограмотности партнерш. Хотя они и старались, и пыхтели, но, окромя сломанной в прошлом году руки, когда страстная Клавка случайно спихнула его с крыши овина, похвастаться было нечем.