Убийство в музее восковых фигур - Джон Диксон Карр Страница 6

Мне показалось, что Огюстен даже слегка оскорбился.

— Как, мсье никогда не слыхал о Сатире Сены? — спросил он.

— Никогда.

— Но это же один из моих шедевров. Он создан, как вы понимаете, лишь силой моей фантазии, — принялся объяснять Огюстен. — Сатир — популярное парижское пугало, человек-монстр, живущий в реке и утаскивающий под воду женщин. Полагаю, что у этой легенды есть реальная основа. Зарегистрированы случаи…

— Понятно. Где расположена фигура?

— У входа в галерею ужасов, у лестницы. Многие выражали свое особое восхищение именно этой моей работой.

— Покажите мне телефон, — сказал Бенколен и, обращаясь к остальным, добавил: — Если вы возьмете на себя труд начать осматривать музей, то я скоро к вам присоединюсь. Теперь же проводите меня к телефону, пожалуйста.

Мадемуазель Огюстен взяла со стола корзинку с рукоделием и расположилась в кресле-качалке. Глядя пристально на ушко иголки, чтобы вдеть нитку, она холодно произнесла:

— Вы знаете дорогу, господа. Я не хочу вам мешать.

Она откинула назад коротко остриженные волосы и, энергично раскачиваясь в кресле, принялась орудовать иглой над полосатой оранжево-красной блузкой. Всем своим видом мадемуазель Огюстен стремилась продемонстрировать, что считает наше посещение зауряднейшим событием. Но я заметил, что она исподтишка наблюдает за нами.

Шомон и я вышли в вестибюль. Он достал портсигар и предложил мне сигарету. Покуривая, мы присматривались друг к другу. Казалось, что Шомону не хватает воздуха и что в музее он ощущает себя как в гробу. Молодой человек натянул шляпу на самые уши. Зрачки глаз непрерывно бегали, как бы отыскивая потаенную опасность.

Неожиданно он спросил:

— Вы женаты?

— Нет.

— Помолвлены?

— Да.

— Тогда вы меня поймете. С того момента как я увидел тело, я сам не свой. Вы должны извинить меня… Однако пройдемте лучше в зал.

Во мне родилось странное чувство братства с этим обычно сдержанным, лишенным воображения, полным жизни, но сейчас выбитым из колеи молодым человеком. Мы прошли через стеклянные двери музея. Шомон шагал осторожно и мягко; по поступи его было ясно, что ему пришлось исходить не один десяток миль по африканским пескам. Наверное, он был бесстрашным солдатом, но сейчас на его лице я мог прочитать нечто похожее на благоговейный ужас.

Мертвая тишина, царившая в музее, бросила в дрожь и меня. Там было влажно и пахло — я могу описать запах двумя словами — волосами и одеждой. Мы находились в огромном гроте, уходившем в глубину футов на восемьдесят. Теряющийся во мраке свод поддерживался резными колоннами. На колоннах были изображены гротескные фигуры и сюрреалистические сцены. Все плавало в зеленоватом сумраке — я так и не смог обнаружить источник освещения. Казалось, все было погружено в зеленоватую воду, которая искажала перспективу и превращала предметы в колеблющиеся фантомы. Меня не оставляло чувство, что еще мгновение — и я окажусь в щупальцах притаившегося спрута.

Сборище неподвижных фигур и застывших лиц наводило ужас. У моего локтя стоял окаменевший полицейский, и если с ним не разговаривать, то можно было поклясться, что это живой человек. С обеих сторон у стен за невысокими ограждениями виднелись разнообразные лица. Они смотрели прямо перед собой, как будто (я не мог избавиться от этой дикой фантазии) знали о пришельцах и изо всех сил старались отвести от них взгляд. Фигуры возвышались в зеленом сумраке: Думерг, Муссолини, принц Уэльский, король Альфонсо, Гувер; чуть дальше расположились идолы спорта, сцены и экрана. Их можно было легко узнать, и все они были одеты с невероятным мастерством. Но чувствовалось, что эти знаменитости были всего лишь своего рода приветственным комитетом, дань респектабельности и повседневной жизни. Их задача состоит в том, чтобы подготовить вас к главному, к тому, что пока находится за сценой.

Я вздрогнул, заметив в глубине грота на скамейке сидящую неподвижно женщину. Рядом с ней в уголке притулился явно пьяный мужчина. Сердце забилось учащенно; оно отказывалось осознавать, что это всего лишь восковые куклы.

Мои шаги отозвались гулким эхом, когда я неуверенно двинулся дальше по этому склепу. Я прошел в каком-то футе от пьянчуги на скамье. Его шляпа была надвинута на глаза. Мне непреодолимо захотелось ткнуть его пальцем, чтобы проверить, не заговорит ли он. Оказалось, что ощущать на затылке взгляд стеклянных глаз также неприятно, как и живых. Было слышно, как неподалеку передвигается Шомон. Оглянувшись, я увидел, как он с сомнением замер у фигуры пьяного в углу скамьи. Грот заканчивался ротондой, где царил полный мрак — лишь вокруг фигур было слабое, непонятно откуда исходящее свечение. С арки у входа на меня смотрело отвратительное, осклабившееся в зловещей ухмылке лицо. Это был шут. Он подмигивал, пытался дотянуться до меня надутым бычьим пузырем на палочке. От моих шагов колокольчики на шутовском колпаке затрепетали, раздался тонкий звон. Здесь, в темноте ротонды, эхо шагов звучало приглушенно, как в склепе. Запах праха, одежды и волос стал явственнее, и восковые фигуры приняли еще более трагичный, потусторонний облик. Д’Артаньян умирал, сжав в руках шпагу. Выступив из тьмы, гигант в черных доспехах высоко занес боевой топор. В колеблющемся зеленом освещении я разглядел еще одну арку. От нее вниз вела зажатая меж каменных стен лестница. Слова «Галерея ужасов», начертанные на арке, весьма поубавили мою решимость проследовать по ступенькам вниз. Я знал, что меня там ждет, и вовсе не был уверен, что хочу это увидеть. Зажатая камнем лестница казалась узкой — она как бы намекала: спасения не будет, если придется бежать от гнева призраков. Именно здесь старый Огюстен увидел, как спускалась по ступеням Одетта Дюшен, и как по ее следу двигался фантом без лица — женщина с мехом вокруг шеи и в маленькой коричневой шляпке. С каждым шагом воздух становился все холоднее. Эхо издевательски звучало где-то сзади, как будто кто-то невидимый скакал по ступеням, преследуя меня. Мной овладело чувство страшного одиночества, и я был готов повернуть назад.

Лестница сделала крутой поворот. Из каменной стены, залитой зеленым светом, вынырнула тень. От неожиданности мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.

У стены притаилась отталкивающая фигура мужчины с тяжелыми обвисшими плечами. Его лицо было скрыто под средневековым капюшоном, однако по выступающему на свет узкому подбородку можно было понять, что он ухмыляется. В его руках покоилась фигура женщины, почти полностью прикрытая плащом. Это был бы вполне земной человек, если бы не выставленная вперед нога с раздвоенным копытом. Сатир! Да, это был бы обычный человек, если бы художник не ухитрился гениально схватить и передать незаметными штрихами в искривленных пальцах и тонком подбородке нечестивость, злобность и порочность. Особую мрачность придавал фигуре прикрывающий глаза капюшон.

Я постарался поскорее миновать проклятое создание и пройти к извилистому нижнему коридору, заканчивающемуся еще одной ротондой.

Здесь фигуры располагались группами, образуя различные сцены. Каждая группа находилась в отдельной нише и являла собой шедевр какого-то дьявольского искусства. Прошлое в них обретало новую жизнь, новое дыхание. Освещение было устроено так, что вы видели сцену как бы через тонкую вуаль. Казалось, сквозь паутину времени вы заглядываете в живое прошлое. Вот Марат откинулся на спину в металлической ванне — рот полуоткрыт, ребра проступают через синеватую кожу, скрюченные пальцы вцепились в рукоятку ножа, торчащего из окровавленной груди. Перед вашими глазами вставала живая сцена: служанка схватила неподвижно-спокойную Шарлотту Корде, группа солдат в красных колпаках, с искаженными в беззвучном крике ртами врывается в дверь. Здесь присутствовало все: ужас, ненависть, любовь. За окнами комнаты с коричневыми стенами стоял светлый сентябрь. На пол падал желтый луч солнца, а по стене дома, видного через окно, вилась виноградная лоза. Старый Париж вновь обрел жизнь.