Венская прелюдия - Сергей Богачев Страница 6

Убри явно не ожидал такой резкой перемены в тоне разговора и в первые несколько секунд даже опешил.

— Вот в чём дело… Видите ли, Николай Карлович, этот молодой человек никогда не внушал мне доверия. Если бы не настоятельная рекомендация министерства… Я, если честно, его в штате не держал бы. Уж больно неприемлемый образ жизни он ведёт.

Гирс привстал со своего места и, опираясь на обе руки, слегка наклонился вперёд:

— Где Либерт?

— Я не знаю, право, точно… Он имел обыкновение пропадать по нескольку дней. Порой неделю его не видел. Ну тут, да… Три недели… Знаете ли, ваше высокопревосходительство, играет он… Люто играет. Правда, за свои, но всё же, может, это будет полезно знать… — Убри изменился не только тоном, но и внешне. Надменность и высокомерие испарились с того момента, как Гирс поднялся из своего кресла.

— Чем он занимался? — Министр обе руки заложил за спину и подошёл к окну, за которым Александровская колонна отбрасывала короткую тень в послеобеденных лучах июньского солнца.

— По ведомству исполнял всё неукоснительно. Но вы же знаете, ваше высокопревосходительство, я не во все дела был посвящён детально. Либерт — человек немногословный, хвастуном никогда не считался.

— То-то и скверно, Павел Петрович, что вы не посчитали нужным вникнуть в обстоятельства его миссии… Он был к вам прикомандирован год назад?

— Абсолютно точно! И отдельным предписанием господину Либерту было позволено отчитываться напрямую в министерство. Вам это должно было быть известно, как я полагаю… — Убри нащупал козырь, и предательская дрожь исчезла из его голоса.

— У вас есть уверенность, что младший секретарь Либерт не скрылся со всеми своими знаниями где-нибудь на берегах Темзы? — отчеканил Гирс, так и не повернувшись к собеседнику. Если бы Николай Карлович сейчас видел своего посла господина Убри, то, несомненно, отметил бы для себя внезапную бледность, придавшую лицу землистый, серый оттенок.

Посол чувствовал себя прескверно. Сердце билось с перебоями, кончики пальцев охладели настолько, что он рефлекторно поёжился, в висках тяжело пульсировало.

— Ваше высокопревосходительство… — Посол нервным движением попытался ослабить бабочку, но ему это не удалось. — У меня нет такой уверенности. С тех пор, как стиль руководства в министерстве настолько кардинально изменился, я вообще ни в чём не уверен. Ни в своём опыте, ни в своих заслугах, ни в своей нужности, наконец. Увольте меня от всех этих испытаний. Судьба Либерта мне неизвестна, я не пытался глубоко вникать в его дела по причине, указанной выше, и ничего необычного в его отсутствии я не нахожу.

Николай Карлович нашёл в себе силы усмирить гнев, резко развернулся и взгромоздился в своё кресло. В умиротворённом состоянии его глаза потеряли ту странную округлость, которая доводила посла до исступления.

— Увольнять вас единоличным решением не в моих полномочиях. Могу лишь довести до государя вашу нижайшую просьбу. Думаю, она будет удовлетворена.

Робкий стук в дверь прервал разговор министра с послом.

— Ваше высокопревосходительство, вы приказали сразу же известить, когда прибудет князь! — громко оповестил секретарь, подобострастно прищёлкнув каблуком. Он чувствовал себя причастным к какой-то непонятной ему комбинации, отчего вырос в собственных глазах — не всё же пером скрипеть, да и патрон должен его исполнительность оценить по достоинству.

Лёгкий одобрительный кивок министра заставил секретаря сдержать довольную улыбку — он всё сделал правильно.

— Зовите… — тихо произнёс Гирс, опять уткнувшись в бумаги.

Громогласный голос действительного тайного советника, князя Лобанова-Ростовского предварил его появление:

— Как же я рад оказаться в этих стенах! Моё почтение, господин министр! — Князь первым делом на правах старого знакомого ринулся обнимать Гирса, который от такой фамильярности испытал приступ раздражения.

Все, кто имел возможность хоть раз пообщаться с этим розовощёким усатым оптимистом, хоть за карточным столом, хоть на светском рауте, запоминали его навсегда. Одним западала в душу его эрудированность и уверенность в себе, другим — гусарская громогласность на грани этикета, третьим — напор и остроумие. Этот список можно было бы продолжать ещё долго, но завершить его стоило бы констатацией того факта, что князь умел быть и скрытным, и спокойным, и полным достоинства. Таким его знали в дипломатических кругах от Парижа до Константинополя.

Нисколько не стесняясь своей довольно солидной фигуры, князь распахнул полы расстёгнутого сюртука, вложил большие пальцы рук в аккуратные кармашки жилетки и обратил всё своё внимание на посла Убри.

— Милостивый государь, Павел Петрович! Очень рад! Очень!

Лобанов-Ростовский протянул послу руку, и тот был вынужден встать, чтобы ответить на приветствие князя, что, судя по выражению его лица, удовольствия господину Убри не доставило. Он всё больше чувствовал себя здесь лишним. Судьба его карьеры была, похоже, окончательно предрешена, и более терпеть эту экзекуцию он был не намерен.

— Господин министр, я полагаю, вы в моих услугах более не нуждаетесь? Разрешите откланяться… — Посол уже не скрывал боль в суставах и откровенно опирался на трость.

— Конечно, конечно, Павел Петрович, — тихо ответил Гирс, — я вижу, вам нездоровится. Курьер сообщит вам о дальнейших планах министерства. Не смею задерживать…

Лобанов-Ростовский, проводив взглядом прихрамывающего Убри, вопросительно взглянул на министра:

— Курьер? Старик Убри где-то оплошал?

— Вы, Алексей Борисович, не то слово использовали. Оплошал… Невиданное разгильдяйство! Невиданное! Кто бы мог подумать, что такой уважаемый дипломат настолько брезгливо отнесётся к своим прямым обязанностям! — Гирс повысил голос, не скрывая своего раздражения. Глаза его снова округлились, но правое веко, опущенное более чем левое в результате нервической болезни, так и не приподнялось. Министр в приступе гнева имел обыкновение часто моргать. Зная об этой своей особенности, он, чтобы скрыть свои истинные эмоции, предпочитал в эти моменты отворачиваться от собеседника. В этот раз он обратил свой взор на портрет государя, висевший в том месте кабинета, куда проникали прямые солнечные лучи.

Князь почувствовал, что опоздал на последний акт какого-то действа, о сюжете которого он не имеет представления. Министр Гирс, простояв некоторое непродолжительное время спиной к гостю, вернулся за стол и, как ни в чём не бывало, продолжил:

— Припоздали вы, Алексей Борисович, припоздали… Хотел, чтобы вы своими глазами это всё увидели…

Лобанов-Ростовский подкрутил рукой кончики усов, что на его личном языке жестов означало крайнюю заинтересованность.

— Итак, господин действительный тайный советник… — Гирс направил на своего гостя немигающий взгляд, но разве князя возможно было смутить подобным? Он и сам кого хочешь пересмотрит.