Смерть в Византии - Юлия Кристева Страница 6

Он вцепился Фа в горло и потерял понятие о времени.

Когда же до него дошло, что он ее задушил, он не испытал особенного волнения. Бесчувственно взирал он на худенькое бездвижное тело в смятых простынях, на обстановку с претензией на роскошь, на газон за окном, дремлющий под капельками предрассветной росы. Над умывальником висело зеркало, в котором ничего не отражалось. Вода текла, шумела, струилась по ладоням, по чьим-то ладоням, по ничьим ладоням. И это тоже не вызывала в нем никакого отклика, не трогало, как и все остальное. Он подошел к мертвой, взял ее голову и запустил указательные пальцы в глазницы этой чужой ему женщины. Ничего не видеть.

Безграничное, вселенское равнодушие объяло его. Он схватил тело, одел его в тренировочный костюм, который Фа носила вместо домашнего платья, и выволок наружу, делая вид, что поддерживает подгулявшую подружку, затем усадил в машину. Ни огонька не зажглось, все, включая охранника мотеля в кресле перед телевизором, спали. Себастьян сел за руль и нажал на газ, двинувшись к озеру на границе Санта-Барбары и Санта-Крус. А там посадил Фа за руль и столкнул «фиат-панду» с горки. Прежде чем погрузиться в Большое озеро Стони-Брук, автомобиль поднял в воздух тонны воды.

По-прежнему ничего не испытывая, во власти некой звериной силы, Себастьян Крест-Джонс двинулся прочь от озера и шел так несколько часов куда глаза глядят. Его слепили фарами, чей-то автомобиль притормозил рядом с ним, он обернулся. Добравшись до заправочной станции, спросил двойной кофе. Светало. Ни одной мысли в голове. Кофе был горячий, большего не требовалось.

— Профессор Крест-Джонс, как я рад вас видеть! Вы меня узнаете?

Себастьян непонимающе смотрел на молодого человека, который что-то ему говорил.

— Я один из тех студентов, что вчера получали диплом. Одновременно с вашим награждением. Было столько народу, немудрено, что вы меня не запомнили. Но я-то вас знаю, вернее, знаю ваши работы, конечно, на том уровне, который мне доступен. Вы мой кумир. Я отвозил родителей домой, они живут неподалеку, и возвращаюсь в Стони-Брук. У вас что-то с машиной?

Рыжий малый, слащавый, с хорошо подвешенным языком. Себастьян ненавидел эту молодую поросль, которую университет секретировал почти столь же естественно, как железы слюну при позывах голода. И тем не менее ухватился за протянутый ему спасательный круг:

— Не везет, машина сломалась. Получу ее лишь завтра, в вашей дыре не хватает запчастей. Не обижайтесь. Как вас зовут?

— Том. Том Ботев, господин профессор.

— Том, я и вправду попал в переплет…

— Все как нельзя лучше, я хочу сказать: никаких проблем, я вас отвезу в кампус, я еду туда!

В полдень Себастьян снова оказался в своем гостевом номере-люкс. Том, конечно, станет хвастаться — хотя чем, собственно говоря? Эти безмозглые юнцы не способны думать, а не то что заподозрить что-то, сопоставить, расследовать… Успокоившись, Себастьян собрал вещи, попрощался с деканом и улетел в Санта-Барбару.

На обратном пути в самолете его сморил сон. В голове не осталось и следа от произошедшего в мотеле. Только возбуждение от парадоксальных видений и сияющая четкость особенного состояния сознания — гипноза. Его неотвязно преследовала мысль о теории нераздельности некоего Джима Икса с факультета квантовой физики. Перед глазами всплыли строчки научной статьи, как если бы они реально были у него перед глазами. Согласно этой теории, достаточно, чтобы два предмета встретились при определенных обстоятельствах хотя бы единожды, чтобы навечно остаться нераздельными. Навечно. Даже если они абсолютно разделены во времени или пространстве. Что же это за обстоятельства? Этого Себастьян то ли не помнил, то ли не хотел помнить. Статья Икса вызвала ажиотаж в стане приверженцев классической физики, а между тем самый тупой из влюбленных приматов в пещерном веке, не колеблясь, принял бы это положение. Ученики Икса подняли в Санта-Барбаре и по всей планете невообразимую шумиху — их послушать, так гениальный учитель пошел вразрез со здравым смыслом и нащупал острейший для онтологии вопрос! Раздували ли они значимость открытия, чтобы выглядеть оригиналами в глазах всего мира, домогались ли Нобелевской премии? Как бы то ни было, а Себастьян тем временем добыл доказательство: Анна Комнина была нераздельно связана с ним, Крест-Джонсом, как и он с ней, благодаря одному далекому предку, чей жизненный путь пересекся с жизненным путем Анны и который затем стал прародителем Себастьяна. Очень довольный собой историк поудобнее устроился в кресле. Было абсурдом претендовать на существование в некоем ином пространстве, не том, в котором действовал закон нераздельности. Икс и Крест-Джонс, таким образом, владели ключами от единственно возможной реальности: абсолютного времени выживания, то бишь жизни.

— Сударь, ваша «кока». — Вышколенная кошечка улыбалась ему.

Сода, попав на кусочки льда, пузырилась, пузыри лопались. Что такое эта нераздельность — любовная лихорадка? Возможно. «Внутриматочный осмос, детское притяжение к груди примитивной матери, плодящей сумасшедших, пассионариев, мистиков, преступников», — не преминула бы изречь Этель Панков, доверься он ей. Если только этот тайный сон не является по ночам к каждому… Чтобы быть тут же забытым с наступлением дня, дабы индивид, разлученный с предметом своего желания, целостный и совершенно особый, встретился с объективной реальностью. Требовалось ли, чтобы в противовес безумию влюбленных пришло иное безумие, на сей раз ученого толка — как у Джима Икса, к примеру, — чтобы доказать то, что знакомо всем видевшим сны и что Себастьян экспериментально доказывал, сочиняя свой «Роман об Анне»? И чего никогда не понять Эрмине. И что Фа Чан своим недавно оплодотворенным чревом поставила под угрозу, чуть было не разрушила, чему она наверняка помешала бы. Отделавшись от опасного андрогина, Себастьян навсегда остался неразделим с Анной, своими предками, сваей памятью. Он воссоединился с Византией.