Изумрудные зубки - Ольга Степнова Страница 59

– Ну и что, что женат, – нежно прошептала она, – ну и что, что детей трое штук. Там пожил, теперь тут поживешь, мне счастье будешь дарить, не все в одни руки. Ну и что, что журналист, говно чистить – дело нехитрое, быстро научишься. Ну и что, что с половой жизнью у тебя трудности – разберемся, подлечим, прооперируем. Эрекция – дело поправимое даже в гробу. Давай, быстренько штанишки напяливай и в сараюшку топай! – Она погладила его по спине, по голове, по попе.

– Ма-ма! – Глеб уткнулся в огромную рыхлую грудь и зарыдал: – Ма-а-а-ма!!

– Правильно, я и мама тебе, и папа, и жена, и любовница, и сестричка, и госпожа твоя. Правильно.

– Есть хочу, – всхлипнул Глеб. – Есть и пить.

– Так работу сделаешь и поешь! Не потопаешь, не полопаешь – слыхал про такое?

– Слыхал... – Глеб отлепился от подмышки, пахнувшей чесноком, снял комбинацию и стал натягивать рейтузы жутких размеров.

Если ты не можешь переломить обстоятельства... расслабься, и получай удовольствие.

Веревочки не понадобилось, он завязал рейтузы узлом на поясе.

– Ой, как ты славно придумал! – затряслась от смеха Луиза. – Умненький, славненький, добренький! – Она растрепала ему волосы.

– Я еще слабый, – прошептал Глеб. – Дело в том, что меня похитили, долго держали взаперти, мучили, а потом я бежал...

– Ничего, ничего, окрепнешь на свежем воздухе, – она подтолкнула его в спину к двери.

– Меня разыскивает милиция! – Наконец, он нашел главный, устрашающий аргумент.

– Ха-ха-ха! Милиция! – захохотала Луиза. – Разыскивает! Где она тебя разыскивает? В Москве? Ха-ха, так я в трехстах километрах от Москвы живу! Пусть догадается эта милиция, где тебя искать! А если и догадается, я за свою любовь драться буду! Я счастья своего не отдам! Кстати, миленький, как тебя звать?

– Глеб. Глеб меня звать.

– Звали. Я тебя буду Арсеном кликать. Черненький ты, худенький, на Арсена похож.

– На Арсена похож, – повторил Глеб. Комок стоял в горле. Комок слез, паники и бессилия. – На Арсена похож!! – Он сделал над собой большое усилие, чтобы не разрыдаться.

– Давай, миленький, на работу. Хватит лясы точить. Кролов надо чистить, свинок кормить, кур рубить. – Луиза тычками в спину провела его через одну комнату, через другую, и выпихнула в просторные сени, где висели чесночные гирлянды и березовые веники.

– Не пойду! – Глеб ухватился за косяки и уперся пятками в пол. – Не пойду! – заорал Афанасьев. – Я боюсь тварей этих! Кур боюсь, и кролов боюсь!! У меня в детстве даже хомячка не было, а ты меня сразу к свиньям! Я не знаю как к животным подступиться! У них зубы, клювы, когти, шерсть и миллиарды микробов!

– Вот и узнаешь, вот и научишься, вот и ознакомишься, – Луиза отцепила его пальцы от косяка, открыла дверь на улицу и пинком поддала Афанасьеву ускорение. Глеб кубарем скатился с крыльца и приземлился на четвереньки в ровную зеленую травку.

Расслабься, и получай удовольствие, сказал он себе, утер слезы, сопли, и встал.

– Луиза Монализовна, – обернулся он к бабе, – а за что вы сидели?

– Ха-ха-ха, Монализовна! – залилась она хохотом. – Здорово! А сидела я, мой любимый, за любовь. За большую и светлую срок мотала. Был у меня любимый – черненький, худенький, славный такой, звали его...

– Арсен?

– Ишь, догадливый! Жила я с ним, радовалась. Но как-то домой с работы пришла раньше времени, смотрю, а он с рыжей уродиной в моей кровати кувыркается. Взяла я на кухне скалку и по голове их обоих ударила. Скалке-то ничего, а головы раскололись. Двойное убийство! Вот и весь криминал. Суд признал, что я была в состоянии аффекта и дал мне всего пять лет. Так что ты не балуй, мне пару-тройку лет отсидеть, раз плюнуть, а моральное удовлетворение – о-о-громенное!!

– Я и не балую, – прошептал Глеб и поплелся к огромному сараю, где кудахтали куры и хрюкали свиньи.

Славная мысль вдруг пришла ему в голову. Если он ушел от бандитов, вырвался из раскаленной сауны, убежал от верной смерти, когда шансов на спасение никаких не было, неужели он не удерет от полоумной искательницы большой и светлой любви?! Ведь он не связан, на нем нет кандалов, а приусадебный участок – не тюрьма. Сейчас он сделает видимость, что работает, может, даже почистит мерзких кроликов и свернет головы нескольким курам, а потом, когда она потеряет бдительность и уедет на базар торговать, он...

Он вернется в свою тихую, благополучную жизнь. К маме, к бабушке, к жене, к любовнице, в двум любовницам, если, конечно, Татьяна на полном серьезе не укатила в свой Новосибирск. Нет, к Татьяне не надо. Она слишком юная, проку от нее никакого. Ее саму надо опекать и о ней заботиться. А он сдастся в руки взрослых, сильных, надежных женщин. Они разберутся и с диском, и с камнями, и с его безопасностью.

Глеб открыл дверь сарая и покачнулся от резкой, сшибающей с ног вони. Афанасьев сделал шаг назад и огляделся. Участок вокруг дома был огорожен высоким кирпичным забором, а одна сторона, прилегающая к соседскому огороду – колючей проволокой. Интересно, как он смог на него проникнуть?

– Не балуй! – крикнула ему с порога Луиза и весело захохотала.

* * *

– Думаем! Думаем! Думаем!

Сычева носилась по комнате из угла в угол. – Устроим мозговой штурм!

– Устроим, – еле слышно повторила за ней Афанасьева.

Таня лежала на широкой кровати, с мокрым полотенцем на лбу. Утром она вернулась от матери и вновь обретенного папаши в свое тайное логово. И только тут, после радостных воплей Сычевой, искренних слез радости Татьяны, после объятий и подробного рассказа, что с ней случилось, Тане стало по-настоящему плохо: голова заболела и закружилась, руки и ноги задрожали от слабости, а желудок напомнил о себе тошнотой. Наверное, это были последствия стресса.

Или, все-таки, она заработала сотрясение мозга?

В детстве у нее жил хомячок. Как-то раз, чистя клетку, она за ним не углядела, и хомячок навернулся с табуретки вниз головой. Последствия были ужасные: хомячок стал бегать не по прямой, а кругами, словно пытаясь догнать свой хвост. Ветеринар был жесток в своем приговоре. «Лампочку стряхнул», сказал ветеринар и прописал хомяку темноту, покой и какие-то капли, которые Таня три раза в день капала в зубастую пасть. Капли пошли впрок, хомяк стал бегать ровнее, и хотя его иногда заносило – это был вполне здоровый и веселый хомяк. Потом он, правда удрал, устроил в печке гнездо и спал там, пока печку не включили, но это уже другая, почти кулинарная история.

Сейчас она напоминала себе того хомяка – голова сильно кружилась и, если бы она встала, то тоже пошла бы кругами вокруг своей оси. Ей бы сейчас темноту, покой и тех капель.

Но дневной свет настойчиво лез в окно, название капель она не помнила, а вместо покоя Сычева предлагала устроить ей «мозговой штурм».