Жестокая жара - Ричард Касл Страница 58

И он поднял руку, призывая ее помолчать, как будто это Никки болтала без умолку.

— Здравствуйте, это «Импорте Интернэшнл»? — Он многозначительно подмигнул Никки. — Да, добрый день. Могу я поговорить с вашим руководителем, мистером Анатолием Киже? Да, я подожду, — и он прошептал Никки: — Передают трубку его ассистенту, — и сказал уже в микрофон: — Алло? Постойте, это не Миша? Нет? О, должно быть, вы недавно работаете. Я уже какое-то время сюда не звонил… Меня зовут Джеймсон Рук, я старый друг Анатолия Киже. Я случайно оказался в городе и хотел бы узнать, сможет ли он… Рук. Джеймсон Рук, правильно. Я подожду…

Рука заставили ждать достаточно долго, и Никки успела доесть сэндвич. Он устал ходить по комнате и сел в стоявшее в углу кресло, но внезапно вскочил на ноги.

— Алло? Да? — Рук нахмурился. — Он… Правда? Вы уверены? Ну что ж, очень жаль. Да, до свидания. — Он отбросил телефон и рухнул обратно в кресло.

— Только не говори мне, что в него тоже стреляли, — улыбнулась Никки.

— Хуже. Он сказал, что никогда не слышал ни о каком Джеймсоне Руке.

Никки и Рук решили, что уже получили ответы на некоторые вопросы, и поэтому в Париже им больше делать нечего. Они купили билеты на утренний нью-йоркский рейс. Неразбериха в отделе убийств и неумелое руководство капитана не давали Никки покоя, и ей не терпелось поскорее вернуться домой. Капитан Айронс воплощал в себе все отрицательные черты чиновника. Железный человек всегда был всего лишь бюрократом с полицейским жетоном, но сейчас, получив в свое распоряжение участок и избавившись от детектива Хит, он совершенно распоясался. Разумеется, иногда улика вроде перчатки может потеряться. А утечки в СМИ мешают вести дело. И время от времени самый бездарный детектив в отделе через постель достигает положения, не соответствующего ее (или его) способностям. Но все эти события редко происходят одновременно и редко приводят к провалу расследования. Официально Никки была в отпуске, но она решила, что близость к участку, по крайней мере, даст ей шанс как-то исправить положение прежде, чем главное дело в ее жизни будет окончательно отправлено на свалку.

Рук, как и следовало ожидать, предложил в их последний вечер в Париже забыть о работе. Никки уточнила:

— Ты имеешь в виду — попытаться выбросить из головы мысль о том, что ключевой свидетель сегодня утром умер у нас на глазах?

— Именно так, — подтвердил он. — И если ты еще сомневаешься, я могу опуститься до банальности и добавить: «Тайлер хотел бы, чтобы мы поступили именно так». Судя по фотографиям в твоей шкатулке, он умел весело проводить время.

Хит согласилась взять выходной. Она даже была ему рада. Однако настояла на том, чтобы самой пригласить Рука на ужин и РВВОР (Романтический вечер во время отдыха от расследования).

— Знаешь, даже я уже начинаю путаться в этих сокращениях, — сказал Рук. — Но я согласен.

Она привела его в «Голубой мотылек», жемчужину, скрывавшуюся в одном из переулков квартала Марэ, где местные жители ужинали при свечах свежими мидиями и другими моллюсками из Бретани и слушали исполняемый с акцентом живой американский джаз. Молодая француженка, поразительно похожая на Билли Холидей, [114]пела «Я могу дать тебе только любовь» таким голосом, который заставил их забыть исполнение Луи Армстронга. Почти заставил.

Они заказали аперитивы, и после того как Рук просмотрел меню и объявил ресторан настоящей находкой, Никки, хотя он и не спрашивал, заметила, что пришла сюда впервые.

— Ты хочешь сказать, что вы с бойфрендом не ужинали здесь, что твой бойфренд не обожал это место?

— Вовсе нет, — ответила она. — Разумеется, я много слышала о «Голубом мотыльке», но десять лет назад я была студенткой, и у меня не хватало денег на такие рестораны.

Он протянул руку над накрахмаленной белой скатертью и сжал ее пальцы.

— Значит, сегодня особый случай.

— Конечно.

После ресторана они, держась за руки, брели мимо старых магазинчиков Марэ. В ушах у них еще звучал голос певицы, исполнявшей «Our Love Is Here to Stay» и «Body and Soul»; вскоре они оказались на аккуратной квадратной площади Вогезов, окруженной с четырех сторон старинными кирпичными домами с изящными крышами, крытыми голубовато-серым шифером.

— Это место выглядит как богатый дядюшка Грамерси Парка, — заметила Хит, когда они направились к скверу.

— Ага. Только здесь копы с коврами не нападают на беззащитных пешеходов.

Не успел он договорить, как они услышали за спиной хруст гравия, и Никки резко обернулась. Какой-то человек, прихрамывая, ковылял по тротуару вдоль ограды сквера; он даже не обратил на них внимания и, насвистывая, пошел своей дорогой. Рук обратился к Хит:

— Расслабься. Никто нам не помешает. Только не в наш РВВР.

— РВВР?

— Все, я сдаюсь. Прописные буквы уже смешались у меня в голове.

Они были в сквере совершенно одни; Никки повела его на скамейку под деревьями, и они уселись в тени рядом, прижавшись друг к другу. Издалека доносился приглушенный шум большого города; но от оживленных улиц их отделяло несколько кварталов и ряд одинаковых старинных зданий. Из звуков раздавался лишь плеск фонтанов. И, как это часто бывало, без слов, без намеков, они одновременно потянулись друг к другу и начали целоваться. Вино, теплый апрельский вечер, аромат ночных цветов и вкус губ Рука помогли Никки забыться, сбросить груз забот, и она крепче прижалась к нему. Он привлек ее к себе, впился в ее губы. Наконец они разжали руки, тяжело дыша, словно вдруг вспомнили, что им нужен воздух.

— Может, продолжим в отеле? — прошептал он.

— М-м. Мне не хочется никуда идти. Мне хочется, чтобы эта минута длилась вечно.

Они вновь поцеловались, и в это время он расстегнул верхнюю пуговицу ее блузки. Хит протянула руку и сжала его бедро. Рук застонал.

— Знаешь, мне кажется, даже мое удостоверение офицера полиции Нью-Йорка не спасет нас от задержания за появление в общественном месте без одежды.

— Или за непристойное поведение в общественном месте, — поддакнул он, засовывая руку в вырез.

— Послушай, в номере заниматься этим будет намного интереснее. Идем.

Они молча пересекли сквер, обнимая друг друга за талию. Рук почувствовал, как мышцы ее плеч и спины слегка напряглись, и сказал:

— Если ты так настаиваешь на том, чтобы думать о деле, почему бы тебе не рассказать мне, что тебя гнетет? Может быть, нам удастся каким-то образом включить это в нашу прелюдию. С наручниками, конечно.

— Меня что-то гнетет?

— О, прошу тебя. Мне нравится думать, что я для тебя не просто клоун и сопровождающий для походов по ресторанам. Но я не упрекаю тебя за то, что ты размышляешь о своем. Наверняка это что-то важное.