Возмездие - Василий Ардаматский Страница 58

Морозило. Конские копыта грохотали по оледенелой дороге. С серого неба сыпалась мелкая снежная пыль. Ветер швырял ее в лица всадников, гнал белыми волнами по голым полям. День, не успев рассветиться, быстро угасал.

Два брата Балаховичи и Савинков медленно покачивались во главе колонны, сутуло сидя на усталых конях. Уже не первую неделю они в походе, и чем дальше, тем яснее Савинкову, что ни о каком поднявшемся по его зову крестьянстве нет и речи. В душе у него закипает ярость против мужика — тупого, безразличного ко всему, не желающего пошевелить пальцем во имя своего же будущего. Сколько раз он говорил с ними и в одиночку, и на сходках, разъяснял им свою идею созыва учредительного собрания с крестьянским большинством. Слушают, разинув рты, а потом молчат, как серые камни-валуны. За три месяца в отряд вступило лишь семеро крестьян, и два уже удрали домой.

Один из них, уходя, сказал:

— Что вы дали мне, чтоб я шел за вас под пули? Красные мне землю дали, а вы что?

Но главное несчастье не в этом — Савинков обнаруживает, что он ничего не знает об истинном положении дел в Советской России. Его агенты слали ему оттуда донесения, что Советская власть висит на волоске, потому что против нее деревня, а оказывается, большевики за какие-то три года сумели внушить крестьянству веру в их идеалы. И это вызывает в душе Савинкова еще большую ярость против мужичья, которое не понимает его…

Отряд, растянувшись на добрые две версты, приближался к Мозырю. Вернулись высланные вперед разведчики, они доложили, что в городе, кроме десятка комсомольцев-чоновцев, нет никого. А город богатый. Эта новость, сопровождаемая ликующими криками, как вихрь пронеслась по колонне.

— Если увижу грабеж или погромы, буду расстреливать на месте, — сказал Савинков, глядя вперед остановившимися узкими глазами. — Слышите, Балахович?

— Только не ошибитесь, Борис Викторович, — весело отозвался Станислав Балахович и подмигнул своему младшему брату Иосифу. — Ваш-то любимый мужичок сам жратву нам не даст, приходится брать. Вроде бы и грабеж получается, но ведь вам, Борис Викторович, тоже яичница потребуется перед сном.

Станислав Балахович уже давно вылечился от преклонения перед Савинковым и, нисколько его не боясь, поступает так, как его душа просит. Все движение отряда сопровождается грабежами и жестокими расправами.

В общем, Савинков понимал, что эти люди потому и пошли за Балаховичами, что надеялись поживиться, — вон какие мешки приторочены к седлу у каждого. И конечно же никаких политических идеалов они не исповедовали и не хотели этого. Когда Савинков выступил однажды перед ними с программной политической речью, из толпы раздался только один вопрос:

— Пока мы дойдем до вашей учредиловки, жалованье нам будет?

Старший Балахович заорал:

— Мы армия добровольцев, а не наемников! Наше жалованье мы добываем сами, и нечего задавать дурацкие вопросы!

А Савинкову он потом сказал с усмешечкой:

— Борис Викторович, не надо им про политику — пусть их головы чистыми останутся…

— Безусловно, ворам политика ни к чему, — иронически согласился Савинков.

Балахович посмотрел на него с откровенной насмешкой:

— Между нами, Борис Викторович, только в том и разница — у кого воруем.

Савинков натянул повод, и его кобыла Голубка послушно остановилась.

— Что вы сказали? — спросил он осекшимся от злости голосом.

— А разве неправда? — Глаза Балаховича нагло смеялись. — Один берет у попа, другой — у дьякона.

— Кто — один, кто — другой? — потребовал уточнения Савинков.

— То ли он, то ли он, — Балахович ткнул нагайкой на своих бандитов, окончательно выходя из-под удара.

Савинков понимал, конечно, что участие в этом походе — еще одна его катастрофа. И, может быть, самая главная, потому что сейчас он действительно голый король, с которым никто не считается. Он мог по крайней мере делать вид, что какая-то Россия еще с ним, пока все, что было той Россией, было отдалено от него и от всех тайной границы, риском его агентов, ползущих оттуда с донесениями через белорусские болота… А сейчас он сам в России и — голый, голый, голый! Над ним смеется бандит, и он ничего не может ему ответить.

В свое время, когда провалилась к чертям в ад вся его бешеная деятельность по организации помощи Запада белым армиям, он говорил себе: это потерпел поражение не я, а бездарные генералы Деникин и Врангель. Но здесь он не может сказать, что терпит поражение бандит Балахович, ибо возникает вопрос: а вы, Борис Викторович, зачем здесь?..

Он бы уже покинул отряд, он окончательно решил это три дня назад, но вдруг Станислав Балахович сообщил ему новость — в Мозыре они должны встретиться с белорусским правительством.

— Что еще за правительство? — удивился Савинков.

— А черт его знает! — весело воскликнул Балахович. — Гонца прислали — будут ждать нас с вами в Мозыре. А от Пилсудского мы имеем давний приказ — присягнуть на верность первой же местной власти. А мне что, я самому дьяволу могу присягнуть — от этого сапоги жать не станут… — И он рассмеялся, оскалив свои крупные белые зубы.

И Савинков приказал себе остаться в отряде, только чтобы выяснить: что это еще за правительство? Может, и в самом деле что-то серьезное?..

Бой за Мозырь начался в сумерках, и не понять было — действительно ли шел бой на самом деле или просто так, на скаку стреляя во все стороны, передовой эскадрон ворвался в город, и тотчас взметнулись над городом несколько пожаров. Когда Савинков и старший Балахович въехали на центральную площадь города, младший Балахович уже творил там суд и расправу — на балконе здания почты уже были повешены двое, а третьего вешали на фонаре Иосиф Балахович подскакал к брату на разгоряченном коне:

— Стась! Красных гадов вешаем! Хошь сам побаловаться?

— Успеется, — отмахнулся старший и спросил, где его квартира.

Иосиф показал плетью на здание почты, где качались повешенные, и крикнул:

— Вон там, с украшением.

Балахович и Савинков расположились на втором этаже. Здесь, очевидно, жил заведующий почтой — это была большая, давно и хорошо обжитая квартира. Куда только подевались ее обитатели?

Савинков занял маленькую комнатку рядом с кучней, заперся и, не раздеваясь, повалился на постель. Потом он много раз просыпался от пьяного ора, всю ночь играла гармошка, визжали женщины, раздавались выстрелы — братья Балаховичи справляли победу.

Утром Савинкова разбудил стук.

— Приехали какие-то… — хрипло докладывал вестовой Балаховича через дверь. — А сам спит… что сказать?

Савинков встал, побрился и умылся на кухне и вышел в столовую, где его уже ждали. Приехавшие сидели рядком на стульях среди разгрома, оставшегося после оргии. Стол был опрокинут, и посуда, разбитая и целая, валялась на полу. Посредине воняла какая-то лужа, в нее был втоптан цветастый женский платок.