Свиток фараона - Филипп Ванденберг Страница 58

— Ты знаешь, что в ящиках?

Нагиб колебался. Стоит ли ему говорить, что он выполнял задание в неведении, или признаться, что открывал ящики и обнаружил опиум? Он взрезал мешок, тут уж не соврешь, наследил. Поэтому Нагиб все же признался, что из любопытства поступил непростительно, открыл один из ящиков.

Али ибн аль-Хусейн поднялся и открыл по очереди все ящики. Полные мешки лежали все еще там. Нагиб вопросительно взглянул на Али, словно хотел сказать: вот видишь, мне нечего поставить в вину. Но прежде чем Нагиб успел что-то заметить, аль-Хусейн в ярости запустил руку в один из вскрытых мешков, вынул пригоршню чего-то и швырнул в лицо Нагибу.

— Ты знаешь, что это? — заревел аль-Хусейн в бешенстве. — Ты знаешь, что ты за мои деньги перевозил из Асуана в Каир?

— Песок? — испуганно спросил Нагиб.

— Пять ящиков песка!

— Но я же собственными глазами видел там белый порошок!

Аль-Хусейн нагло усмехнулся:

— Вот как, значит, ты видел порошок?! И он тебе так понравился, что ты приказал своему напарнику наполнить мешки песком, а сверху положить один мешок с ожидаемым содержимым, чтобы при поверхностном осмотре не заметили подмены.

— Клянусь бородой Пророка, нет! — вскричал Нагиб. — Этого не было!

Али ибн аль-Хусейн подошел к Нагибу и подчеркнуто медленно взял его руками за горло. Его кровь, казалось, вот-вот закипит, лицо побагровело, а глаза едва не вылезли из орбит. Черты лица аль-Хусейна, исказившись, превратились в ужасную гримасу, и он заорал, продолжая сдавливать горло Нагиба:

— Где Омар? Я задушу его собственными руками!

При этом он тряс головой Нагиба так, что, казалось, признание должно было само вылететь из его рта.

Нагиб даже не предпринимал попыток освободиться. Он знал, что в этом нет никакого смысла, и, чувствуя, что сознание покидает его, решил отдаться на милость судьбы. Тысячи мыслей проносились у него в голове. И мысль, что аль-Хусейн может его убить, была не на первом месте. Кто же мог доверять караванщикам? Путь из Хартума в Асуан был неблизким, переход длился около трех недель. За это время можно было легко подменить содержимое ящиков. И потом был еще этот одноглазый на пароходе. Он слишком легко согласился проследить за погрузкой. Нагибу в голову пришла абсурдная мысль: может ли он доверять Омару? А если эта история с двумя англичанами лишь повод, чтобы улизнуть?

— Где этот Омар, я хочу знать! — словно откуда-то издалека доносился до него голос али-Хусейна. Он ослабил хватку, и Нагиб жадно глотнул воздуха.

— Эфенди, — закашлявшись, пробормотал он, — как я уже говорил, Омар остался в Луксоре. Но он вернется. Поверьте мне, Али эфенди. На Омара можно положиться. — Нагиб говорил это, хотя уже и сам не был уверен, можно ли доверять Омару.

— Я буду искать его! — пробормотал али-Хусейн. — Я буду искать его и найду. И пусть Аллах сжалится над тобой, если я его не найду! Иначе… — Он сделал недвусмысленное движение рукой поперек шеи.

Потом Али дал знак двоим охранникам. Те оттащили Нагиба в соседнюю комнату без окон и дверей, связали его по рукам и ногам и бросили в угол. Там он и остался лежать в полной темноте.

Али ибн аль-Хусейн в тот же день в сопровождении тех же двух охранников отправился пароходом в Луксор.

С того момента как Нагиб и Омар расстались, прошло уже семь дней, семь довольно бесцельных дней, если не принимать во внимание того, что Омар узнал: леди Доусон — агент английской секретной службы. Он сидел на хвосте у двух англичан с парохода, но и это не принесло никаких результатов. Надежда, что на их пути где-нибудь возникнет профессор Хартфилд, не оправдалась. При этом он твердо рассчитал, что когда леди Доусон и оба англичанина на третий день отправятся в Долину царей, то по пути остановятся в доме Картера и вместе с ним пойдут по крутой тропе над утесами. Омар побежал снизу по мощеной дороге, хотя она была вдвое длиннее, но тем не менее успел вовремя. Издалека он увидел, как Картер, держа в руке большой план-чертеж, обвел что-то карандашом. К тому же резкие жесты археолога свидетельствовали о его возбужденном состоянии: казалось, он пытался убедить собеседников в чем-то невероятном.

Держа в руках узловатый посох, с какими обычно ходят феллахи, Омар приблизился к ним, помахал рукой и дружелюбно поздоровался. Между тем он пытался уловить из их разговора хотя бы несколько слов. Но то, что он услышал, разочаровало его: они говорили не об Имхотепе. В основном речь шла о каком-то неизвестном фараоне, имя которого Картер обнаружил на глиняной печати, чаше и одной деревянной шкатулке. Леди Доусон с изящным зонтиком от солнца и двое агентов в широкополых шляпах не обращали внимания на странного соглядатая, вероятно полагая, что человек такого низкого положения едва ли знает английский язык. Так Омар, усевшись отдохнуть на камень, узнал, что лорд Карнарвон, по заказу которого Картер проводил раскопки в Долине царей, был баснословным скрягой. Он только и ждал, как бы побыстрее и с наименьшими затратами добраться до сокровищ, и ни во что не ставил науку. И Картер уже несколько раз задумывался над тем, чтобы бросить это предприятие.

Из этой беседы Омар понял, что Картер обладает эксклюзивной информацией, которой он поделился с леди Доусон и агентами и о которой лорд Карнарвон не должен был знать. Поскольку разговор шел не о гробнице Имхотепа, то имя Хартфилда, ключевой фигуры в этом деле, не было упомянуто ни разу. Достойным внимания Омару показалось лишь то, что, по словам агентов, на следующей неделе Картер их сможет найти в гостинице «Мена Хаус» в Каире. Из того, что Омар услышал, он сделал вывод, что на этом действия английской секретной службы в Нижнем Египте прекращаются. Он решил удалиться, прежде чем успеет вызвать подозрение, и на следующий день отправился на почтовом пароходе в Каир.

В номере гостиницы «Роял» Омар завалился на кровать и стал думать. Он следил за двумя агентами, надеясь, что они выведут его на след профессора Хартфилда. Но здесь, в Луксоре, он отдалился от цели больше, чем когда бы то ни было. Да, Омар начал сомневаться, правильно ли он понял подслушанный разговор на корабле. Может быть, увлеченность поисками профессора довела его до такого состояния, что он уже не мог отличить фантазии от реальности? От этой мысли в нем закипела злоба. Он злился на самого себя, злился за то, что не смог удержать в узде мысли и эмоции.

«Аллах акбар» — велик Господь — было нацарапано на противоположной стене серого цвета, которая обратила на себя внимание запущенностью. А под этой надписью какой-то европейский путешественник красивым почерком вывел признание в любви неизвестной Джейн и дважды подчеркнул это имя. Рисунки человечков перемежались с изображениями животных, которые можно было встретить в иероглифических надписях царских гробниц по ту сторону Нила. Разумеется, здесь были и всевозможные пошлости, среди которых Омар обнаружил особенно смешную: изображение пениса, которое больше походило на шестизарядный револьвер, чем на половой орган египтянина. Какой-то постоялец нарисовал его красным карандашом и оставил комментарий: «Ма’алеш» — что бы это значило?