Зловещее Проклятие - Деанна Рэйборн Страница 58

— Каковы были его чувства?

Он беспомощно развел руками. — Я даже не знаю. Он почти ничего не говорил о ней, кроме этой слабой попытки отговорить меня от женитьбы на ней. Я даже пошутил, что он ревнует, и он смеялся со мной. Я должен был увидеть, что он болен тоской по ней. Они не могли быть в двадцати футах друг от друга, или они ссорились. Я был так наивен, — сказал он, поднимая чашку, чтобы осушить ее. — Я думал, что им просто нужно время, чтобы лучше узнать друг друга. Я сказал им, что для меня было важно, чтобы они стали друзьями. Настоял на поездке в Амазонию, как на средствe сблизить их. — Он с отвращением скривил губу. — Ты хоть представляешь, как сильно я себя ненавидел?

— За что?

— За все это. За то, что влюбился в нее и женился на ней, что не мог видеть ее такой, какая она была. За то, что не понимал ни ее, ни себя. За то, что не подтолкнул Джона сказать мне, что на самом деле было в его сердце. — Он сделал паузу. — Ты когда-нибудь читала мифологию, когда была ребенком?

— Ненасытно.

— Я тоже. Меня всегда поражали пары, казалось, предназначенные друг для друга. Эвридика и Орфей. Геро и Леандр. Пирам и Фисба. Я думал, что в какой-то момент моей жизни у меня будет такая большая любовь — женщина, созданная богами только для меня, как я создан специально для нее. Я всегда верил, что она ждет меня. Но я не стал ее ждать. Я женился на недрагоценном металле, когда боги пообещали мне золото. — Он тяжело вздохнул, что, казалось, лишило его души.

— Как Джон смог жениться на ней в конце концов? Знал ли он ее истинный характер?

Выражение его лица было пустым. — Потому что она проникла в его душу, и нет никакого лекарства для мужчины, когда женщина делает это. Она соблазнила его в экспедиции, поймала его в момент слабости. Когда они были обнаружены, a я был на полпути к смерти, у них тогда был бы только один выход: они должны были нарисовать меня настолько злым дьяволом, насколько могли. Это был единственный шанс спасти их жизнь вместе. Они пожертвовали мной, чтобы купить будущее, и я знаю, сколько это стоило Джону. Он продал каждый кусочек своего самоуважения, когда сделал это со мной. Вот почему он остановился и позволил мне избить его, когда мы наконец встретились лицом к лицу. Каждый удар, который я наносил, вызывал кровь, и он ни разу не поднял палец, чтобы остановить меня. — Его губы сжались от воспоминаний. — Когда я сбил его с ног и едва мог видеть его лицо из-за крови, знаешь, что он сделал? Ублюдок улыбнулся мне. Он поднял руку в прощении и улыбнулся мне. Я повернулся на каблуках и ушел. Oставил его, истекающего кровью, не оглянувшись назад.

Он отложил чашку. — Итак, теперь ты знаешь худшее обо мне, Вероника. Дело не в том, что я убил человека в Бразилии, или покупал проституток, или провел свою юность в дебошах. Это то, что мое самое большое удовольствие в жизни было избить человека почти до смерти, потому что он взял то, что я любил. Мы не должны радоваться боли других, но это питает меня. Каждый раз, когда я думаю о нем, берущего то, что должно было быть моим — мою жену, мое имя — и расплачивающегося за это кровью сердца, я рад этому.

— Есть те, кто посоветовали бы тебе отказаться от такой горечи, — сказала я ему. — Такая ненависть только отравит тебя изнутри.

Он холодно улыбнулся мне. — Не бойся за меня, Вероника. Дьявол заботится о своих.

•••

Это было идеей Стокерa, чтобы я надела диадему на прием Тивертона в Карнак-Холле в тот вечер.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказала я ему прямо. — Онa не подойдет к моему туалету. — Я надела мое лучшее вечернее платье — глубоко декольтированный фиолетовый атлас, который льстил моей фигуре и цвету глаз. Никаких обычных безвкусных украшений, на нем не было ни оборок, ни розеток, только изящное падение ткани из-под аккуратно присобранного турнюра и точная, почти военная острота защипов.

Стокер осмотрел меня от аккуратно завитых волос до кончиков моих фиолетовых вечерних туфель. Он наклонил голову, изучая мою внешность критическим взглядом художника.

— Я думаю, что подойдет. Платье довольно простое, и у тебя нет драгоценностей. С твоими колдовскими черными волосами корона будет эффектно смотреться.

— Я не могу просто показаться в короне принцессы Анхесет, — протестовалa я. — Прежде всего, это украденное имущество, которое должно быть возвращено Тивертонам.

— Они не будут возражать, — пренебрежительно сказал он. — Без сомнения, газеты пришлют представителей, диадема на голове красивой женщины гарантирует длинные колонки в прессе.

Я проигнорировала комплимент; он не был задуман как таковой. Стокер был ученым и просто сделал наблюдения. Если он считал меня красивой, то это было только из-за случайного расположения пропорций и особенностей, которые я не могла контролировать, а следовательно не могла считать своел заслугой.

— Я не должна привлекать внимание прессы, или ты забыл? Моей семье это не понравится.

— Твоя семья может повеситься, мне все равно, — сказал он лаконично.

— Храни свои республиканские идеи при себе, — предупредилa я его. — Мы не можем объяснить их к удовлетворению Тивертонов.

— Оставь это мне, — ответил он с уверенностью человека, в котором текла голубая кровь. — Кроме того, ты упускаешь из виду один важный фактор. Если ты появишься в диадеме, у нас есть элемент неожиданности. Мы уже подозреваем Фигги и леди Тивертон. Мы можем наблюдать за их реакцией.

Я колебалась. Схема, несмотра на крайнюю театральнсть, понравилась мне. Пока я размышлялa, Стокер протянул руку и снял с моих волос полдюжины булавок. — Это заняло большe часа! — сопротивлялась я. Он полностью проигнорировал меня и занялся моими волосами, пока они не стали спадать мне на плечи; только впереди они откидывались назад, обнажая мои виски. Он извлек диадему из ее хлопкового гнезда, аккуратно положив ее на мои волосы. Она лежалa низко на лбу, обвивая мою голову, и, возможно, была бы слишком велика, если бы не скрепленные замки, которые плотно заполняли ее. Он пригладил тонкие золотые ленточки, вытягивая по одной из них с обеих сторон моего лица, обрамляя его, и позволив остальным спускаться по спине, смешиваясь с распущенными им локонами.

Он отступил назад, чтобы посмотреть на свою работу, изучая ее со всех сторон. — Это сработает, — произнес он наконец. Он вручил мне зеркало — фарфоровую безделушку из коллекции, когда-то принадлежавшей Екатерине Великой, и стал ожидать моего приговора. Фиолетовый цвет платья подчеркивал голубой цвет ляписа и пурпурный агат, а сердолики зажигали оранжевый огонь огненным контрастом. Эффект был поразительным, и с обнаженными ключицами я выглядела совсем не как современная викторианская женщина.

— Полагаю, ты прав, — сказала я с большей неохотой, чем чувствовала. — Давай заманим их в мышеловку, я буду сыром.