Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев Страница 57

– Ну? – сказал Гарри. – Чего предложишь?

– Условия такие. Вы оба тихо исчезаете. И эту женщину оставляете в покое. Она уже не ваша, а моя. Это хороший вариант. Оба останетесь живыми.

У Гарри отвисла челюсть – и он обратился к товарищу:

– Как думаешь, я не ослышался, Зяка?

– Псих, – определил бычара, – но мы его сейчас подлечим.

Двумя скачками подлетел к кровати и со сноровкой ухватил Камила ручищами за шею, намереваясь скинуть на пол, но, увы, это было его последнее осмысленное движение. С перехваченным дыханием (пальцы Камила воткнулись в подвздошье, как железные штырьки в масло) поднятый на воздух толчком двух ног, он не понял, что летит, и не ощутил необычности полета, пока не хряснулся черепушкой о дверной косяк и не обвалился на пол обездвиженной тушей, канул в глухую темень… еще он только взлетал, а Камил уже перекатился на пол, собрался пружиной и, соизмерив расстояние, подъемом стопы вышиб пистолет из руки Гарри. Следом не успевший опомниться сутенер (слишком быстро все прокрутилось) получил пару мощных затрещин, которые усадили его на пол рядом со сподвижником по халявному ремеслу. Камил помешкал секунду, потом махнул ногой и вырубил бедолагу. Так и лежали побрательники, притулившись друг к дружке, в тихом спокойном забытьи.

– Они живые? – свесив голову с кровати, восторженно пробулькала Тамара.

– Хочешь, чтобы были мертвые?

– Хочу, – просто ответила бывшая учителка.

– Ишь кровожадная, – усмехнулся Камил. – Ладно, одевайся, собирай вещи. Здесь нельзя оставаться.

– Куда же я пойду?

– Эка беда. Найдешь другого сутенера. Надо думать, их на Москве пруд пруди.

– Возьми меня с собой? Ну, пожалуйста.

– Нет, – Камил подобрал с пола пистолет, расклешил молнию на рюкзаке, сунул его туда. – Об этом даже не думай.

– Почему?

– Одевайся… Я пойду умоюсь.

Через полчаса на кухне пили кофе. У Тамары лицо, как у плакальщицы на похоронах.

– Ну, пожалуйста, родной, ну, пожалуйста… – бормотала беспрерывно. – Отслужу, вот увидишь. Пить брошу, курить брошу. Что скажешь, все сделаю.

У Камила на душе кошки скребли. Не мог он, не имел права связываться с женщиной, ни с этой, ни с какой-нибудь другой. У него и в мыслях такого не было, но было тоскливо и стыдно глядеть в женские очи, наполненные нелепой надеждой.

– Камил, пойми, опостылела мне эта жизнь… Хочу с тобой… Нет, я не дурочка, не в любовницы прошусь, не в жены… Только бы знать, что, когда понадоблюсь, позовешь. А я тут как тут… Не бросай меня. Или поверил, что подставила? Подонкам поверил?

– Пора, – улыбнулся Камил. – И тебе пора, и мне. Не горюй, увидимся.

– Когда? – вскинулась с заблестевшим взором. Женщина была в его полной власти, но это не вызывало у него никаких эмоций.

– Скоро… Сам тебя разыщу. Пока разберись в себе. Разберись, кто такая.

– Как разыщешь, если я не знаю, где сегодня ночевать.

– Как-нибудь разыщу, не сомневайся. Москва – небольшой городок. Тут все на виду, – достал бумажник и отслоил, не считая, с пяток стодолларовых купюр. – На, возьми. Спрячься где-нибудь, посиди тихо. Не высовывайся. А лучше всего – поезжай в Камышин. Поживи с матушкой, приди в себя. У тебя ребенок будет, знаешь об этом?

Деньги не взяла – он положил их на клеенку.

– Ребенок? – переспросила задумчиво, но ничуть не удивясь. – Куда я с ним денусь, если тебя не будет?

Пустой разговор его утомил. Не ответив, поднялся, сходил за чемоданом и рюкзаком. Бандюки мирно посапывали у стены. Еще часа два покоя им обеспечены. У дверей женщина его догнала, ухватила за рукав.

– Камил!

– Да, Тома.

– Скажи, что не соврал. Поклянись, что увидимся. Пожалуйста, ну, пожалуйста!

– Я не умею врать, – ответил он.

Через час добрался до гостиницы на Юго-Западе – двухэтажный особнячок с колоннами, огороженный высоким металлическим забором. На воротах неброская вывеска: «Отель «Ночная фиалка». С поселением никаких проволочек не было: пожилой даме в сиреневом парике, сидящей за конторкой в холле, он назвал себя – дама встрепенулась, покопалась в одном из ящичков орехового бюро, молча положила на стойку ключи и жетон с номером комнаты. Не спросила документов, ничего не спросила. Только в рассеянном взгляде мелькнуло странное выражение, будто узнала старого знакомца, но вынуждена это скрывать.

– Для меня ничего не оставляли?

– Нет, если что-то будет, вам сразу сообщат.

В номере, прежде чем пойти в душ, уселся на коврике в позе «лотоса» и предался медитации, что нередко заменяло ему утреннюю молитву. Он знал, что это неправильно, замена неравноценная и отчасти греховная, но ничего не мог с собой поделать. Для истинного чистосердечного молитвенного обращения к Господу требовалось иное состояние, которое посещало его крайне редко. Больше того, когда все же возникало желание обратиться к неземному повелителю, следом приходила тоска и голова кружилась, как перед прыжком в пропасть. Он не находил этому объяснения, обращался за советом к Астархаю, но учитель относился к его духовным поискам снисходительно и с непонятным пренебрежением. Старец говорил: всему свое время. Когда душа соприкоснется с земным злом, ей потребуется очищение. Тогда сам все поймешь. Но не раньше. В диверсионном лагере и в ауле, где он жил среди людей, озабоченных лишь тем, как выжить в условиях, непереносимых даже для пауков, среди людей, полагавших, что механический намаз вполне обеспечивает им бессмертие, мысли о разнице между молитвой и медитацией уподобились нелепым, хотя и утешительным мечтаниям, коим предается в ночной тишине узник, приговоренный к смерти. Только с Наташей он еще мог говорить об этом, и однажды спросил наполовину в шутку, наполовину всерьез: «Сударыня, вы действительно верите, что наша жизнь продлится на небесах?» – и девушка ответила исчерпывающе, как умела она одна: «Все люди верят в это, хотя многие сами не догадываются».

Медитация помогала восстановить равновесие духа, нарушенное каким-нибудь житейским пустяком, очищала кровь от накипи, а сердце от смуты. После сеанса он обыкновенно чувствовал себя словно окунувшимся в родниковую купель, но на сей раз получилось иначе. Что-то надломилось в сознании, и вместо покоя на сердце обрушилась смертная тоска, а в уши хлынули жалобные голоса, умоляющие о немедленной встрече. Он резко вышел из транса, стряхнул с глаз помороку, с силой сдавив ладонями виски. Растянулся на полу и долго в унынии вглядывался в белизну потолка с проступающими на ней, видимыми лишь воображению, причудливыми узорами. Знакомое, горькое опустошение. Такое бывало и в горах, на охотничьей тропе, в пещерах, в дозорах, в любовных схватках. Налетало и валило с ног зловещим вопросом: что они со мной сделали?

Он умел угадывать мотивы, движущие поступками людей, научился без особого напряжения заглядывать в чужие души, но так и не познал самого себя. Что они со мной сделали? Это относилось не к Астархаю, не к тем, кто участвовал в похищении, не к обитателям гор, многие из которых стали ему братьями, и уж вовсе не к тем, кто, подобно ему самому, пуще глаза берег свою тайную духовную суверенность, – но тогда к кому? Кто такие они? Бесы ли, утянувшие его в затейливый хоровод земной судьбы? Ангелы ли, наградившие даром чувствовать свое предназначение? Какие-то иные существа, древние и бессмертные, возможно, затерянные во мгле веков далекие прародичи?