Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой - Софи Ханна Страница 56

Смерть Патрика разбила мне сердце, оно и по сей день разбито, месье Пуаро. Я хотела умереть, но потом решила, что теперь, когда Патрика нет, должен остаться кто-то, кто любит его и помнит о нем, – как будто это могло отменить или перечеркнуть то, что вся деревня Грейт-Холлинг считала его чуть ли не дьяволом во плоти!

Утешением мне служило лишь то, что я была не одинока в своем несчастье. Ричард Негус устыдился той роли, которую он сыграл в этом деле. Он единственный из очернителей Патрика изменил свое мнение о нем; как только Нэнси рассказала свою историю, он понял, что моя дикая ложь просто не могла быть правдой.

Прежде чем переехать в Девон, в дом своего брата, он нашел меня и задал прямой вопрос. Мне хотелось сказать ему, что в пущенном мной слухе не было ни грана правды, но я не посмела и потому просто промолчала. Сидела и ничего не говорила, словно мне язык отрезали, и Ричард принял мое молчание за признание вины.

Из Грейт-Холлинга я уехала вскоре после него. Сначала я вернулась к Сэмми, но в Кембридже так много всего напоминало мне о Патрике, что я просто не могла оставаться там, и отправилась в Лондон. Это была идея Сэмми. Он нашел здесь работу, представил меня кое-кому, и я тоже смогла устроиться. Сэмми предан мне так, как я была предана Патрику. Я должна быть благодарна ему за это. Он снова просил меня выйти за него, но я отказалась, хотя и продолжаю считать его своим самым близким другом.

С переездом в Лондон в моей жизни началась новая глава. Но и здесь мне тоже все было не мило; дня не проходило, чтобы я не вспоминала о Патрике, не думала о том, как это ужасно, что я никогда не увижу его снова. И вдруг в сентябре прошлого года я получила письмо от Ричарда Негуса. Прошло пятнадцать лет, но у меня не было такого чувства, будто мое прошлое догнало меня – ведь я никогда его от себя не отпускала!

Мой лондонский адрес дал Ричарду единственный человек в Грейт-Холлинге, которому я его сообщила: доктор Амброуз Флауэрдейл. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы кто-нибудь оттуда знал, где я. Помню, я тогда еще подумала, что не хочу исчезать бесследно. Я как чувствовала…

Нет, я не стану так говорить. Неправда, будто я чувствовала тогда, что настанет день, когда Ричард Негус разыщет меня и попросит помочь ему исправить старое зло. Скажу только, что мной владело смутное, но сильное предчувствие. Я знала, что деревня Грейт-Холлинг еще сыграет свою роль в моей жизни, так же как я – в ее. Вот почему я позаботилась о том, чтобы сообщить доктору Флауэрдейлу свой новый адрес.

В письме Ричард написал, что нам надо встретиться, и мне в голову не пришло ему отказать. Неделю спустя он приехал в Лондон и без долгих околичностей спросил: согласна ли я помочь ему исправить непоправимое зло, совершенное нами много лет назад? Я ответила, что не верю в то, что зло можно исправить. Патрик мертв. Его уже не вернешь. Ричард ответил:

– Да. Патрик и Франсис мертвы, а мы с вами уже никогда не узнаем счастья. Но что, если мы принесем равноценную жертву?

Я не поняла. И спросила его, о чем он.

Он сказал:

– Если это мы убили Патрика и Франсис Айв, – а я считаю, что так и было, – то разве не должны мы заплатить за это своими жизнями? Разве вы и я в силах вкушать радости, которыми наделяет жизнь других людей? Отчего так? Отчего время не лечит наши раны, как ему положено? Не оттого ли, что мы не заслуживаем жизни, когда бедные Патрик и Франсис лежат в земле? – Глаза Ричарда темнели, пока он говорил, из карих став почти черными. – Закон этой страны карает лишением жизни тех, кто сам отнимает ее у невинных, – сказал он. – Мы обманули закон.

Я могла бы возразить ему, сказав, что ни он, ни я не брали в руки оружия и не посягали впрямую на жизнь Патрика и Франсис, ведь так оно и было. Однако в его словах была заключена такая сила, что я признала его правоту, хотя многие сказали бы, что он заблуждается. Когда Ричард говорил, мое сердце впервые за пятнадцать лет ощутило что-то похожее на надежду. Вернуть Патрика было уже нельзя, но так я хотя бы не избегну справедливого наказания за то, что сделала с ним.

– Вы предлагаете мне совершить самоубийство? – спросила я у Ричарда, потому что он не объяснил этого.

– Нет. И я не стану убивать себя. Мой план – не самоубийство, а казнь, на которую мы придем как добровольцы. По крайней мере, приду я. У меня нет желания заставлять вас поступать против вашей воли.

– Мы с вами не одни виновны, – напомнила я ему.

– Нет, не одни, – согласился он. Но от того, что я услышала дальше, у меня едва не остановилось сердце. – Скажите, Дженни, вы бы удивились, узнав, что Харриет Сиппель и Ида Грэнсбери согласны с моим образом мыслей?

Я ответила ему, что никак не могу в это поверить. Я считала, что ни Харриет, ни Ида никогда не признают себя виновными в непростительной жестокости. На что Ричард ответил, что одно время и сам так думал. Он сказал:

– Я их убедил. Люди прислушиваются ко мне, Дженни. Так было всегда. Я долго трудился над этим, действуя не грубыми обличительными методами, а неустанным выражением раскаяния в том, что я совершил, и изъявлением желания хотя бы как-то компенсировать причиненное зло. На это ушли годы – ровно столько, сколько их минуло с нашего с вами последнего разговора, – но постепенно Харриет и Ида стали разделять мою точку зрения. Они ведь обе глубоко несчастные женщины, в сущности: Харриет несчастна с тех пор, как умер ее муж, Джордж, а Ида – с тех пор, как я объявил ей о расторжении нашей помолвки.

Я открыла рот, чтобы сказать, что все равно не верю, но Ричард продолжал говорить. Он убеждал меня, что Харриет и Ида признали свою ответственность за смерть Патрика и Франсис и тоже хотят исправить причиненное ими зло.

– Любопытный психологический эффект, – продолжал он. – Для Харриет главное – кого-то наказывать. В данном случае саму себя. И потом, не забывайте, она ведь жаждет воссоединиться со своим мужем на Небесах. Для нее непереносима сама мысль о том, что она может оказаться в другом месте.

От потрясения я не могла произнести ни слова. Потом сказала, что все равно отказываюсь верить. Ричард ответил, что я поверю, когда поговорю с Харриет и Идой и они сами все подтвердят. Он сказал, что я должна с ними увидеться, чтобы понять, как они изменились.

Я не представляла себе изменившихся Иду и Харриет и боялась, как бы не совершить настоящего убийства, оказавшись с ними в одной комнате.

Ричард настаивал:

– Попытайтесь понять, Дженни. Я предложил им избавление от страданий – а они страдали, это правда. Невозможно причинить другому такое зло, не ранив при этом собственную душу. Годами Харриет и Ида верили, что у них нет иного спасения, кроме веры в собственную правоту, но со временем они поняли, что я предлагаю им куда лучший выход: настоящее божественное прощение. Душа грешника жаждет искупления, Дженни. И чем дольше мы отказываем ей в этом, тем сильнее она болит. Благодаря моим неустанным усилиям Ида и Харриет осознали, что отвращение, изо дня в день нараставшее в их душах, имело своей основой неприязнь к собственному поступку, к попыткам нацепить на зло маску добродетели, а отнюдь не воображаемые прегрешения Патрика Айва.