Империя Ч - Елена Крюкова Страница 56

Сквозь толпу к ней протискивался ее импресарио, мсье Жермон. Его желчное, сухопарое лицо сердито перекосилось.

— Великая актриса устала, господа!.. — безуспешно пытался он перекричать беснующуюся толпу. — Горло не железное!.. Здоровье артиста стоит денег!.. У мадам завтра выступленье на Императорском рауте, во дворце Солнцеликого!.. Если мадам завтра будет не в форме, спросят же с меня, я слежу за ее самочувствием!.. Бросьте!.. Пустите!..

Ее не отпускали еще целый час.

Угомонились все уже под утро, только после того, как старый метрдотель, Чан Ши-Бэй, выключил совсем и бесповоротно огромную, как звездный остров, хрустальную люстру под потолком. Лесико всегда глядела на эту люстру с подозреньем узнаванья. Ее глаз не обманывал ее. Люстру в “Мажестик” сработал тот же самый мастер, что навесил люстру и в снесенном цунами дворце сенагона.

ГОЛОСА:

О, наша госпожа… она самая красивая, самая добрая!.. О, великий Будда, я благословляю тот день и час, когда меня взяли к ней в услуженье… Меня матушка из деревни привезла… Шан-Хай — большой город… здесь много и кафэ, и ресторанов, и публичных домов… есть где девушкам работать… но также многие и без работы остаются, выброшены на улицу… таким — плохо… матушка хотела меня сначала пристроить в ресторан судомойкой, а потом ей присоветовали… нашептали: тут такая богатая госпожа живет, вон, вон ее особняк, туда суньте нос… она сердобольная, у нее полон дом девочек — отовсюду, из всех провинций… шуршат, как мыши в подполе… платит она щедро, много… и — не бьет!.. ведь не бьет же, никогда не бьет своих девочек, это самое главное… И вот матушка меня привела сюда, мы постучались у входа, а двери все в позолоте, в резьбе, мы даже испугались, богаче, чем у самого Императора… Кто ж она такая, эта госпожа Фудзивара?.. — спрашивает матушка; нам говорят: вы что, деревенские дуры, с Луны свалились, ведь она же певица, знаменитая певица ресторанов Шан-Хая… на всю Поднебесную ее слава гремит, она платьями в алмазах сцены заметает, как метелью… Она нас приняла. Матушку сразу одарила — деньгами, отрезами… как в сказке… А меня взяла, и упрашивать не надо было. Глядит на меня, а у самой глаза по плошке. Большие такие… печальные. Глядит на меня, как на ребенка своего! Ну, думаю, у самой-то детей нет…И точно. Бездетная. Добрая! Спать нам дает сколько влезет — нас у нее много, не ты, так кто другой твою работу сделает. Но нам совесть спать не позволяет: еще чего, мы у такой хорошей госпожи да вдруг будем спать!.. Вскакиваем с постелей ни свет ни заря. Мне достается протирать полотенцем посуду после завтрака, фарфоровые, перламутровые чашечки, блюдца, молочники, кофейники, супницы и расставлять их в буфетах и шкафах за стеклами, чтоб не запылились. Я так нежно, любовно протираю перламутровые блюдчки, чашечки, похожие на ракушки!.. когда госпожа пьет из них чай или кофе, она так изящно держит чашечку, что кажется — она с ней, с чашечкой, и родилась… Должно быть, она очень знатная. Мы с девочками шушукаемся все: гадаем, может, она из королевского рода. Родня Императора… богдыхана?.. А может, она родом из тех загадочных мест в Тибете, о которых говорить простым людям в Поднебесной запрещено, лишь доподлинно известно, что оттуда, с высоких звездных гор, родом все цари и владыки и все самые красивые женщины на земле?.. Когда мы пытались расспросить ее про это — она только хохотала, закидывая к огням люстры свое хорошенькое личико. Таится… не хочет говорить… Ну да, происхожденье человека богатого — это всегда тайна, это толко мы, бедняки простецкие, знаем, откуда вышли: из деревни Тай-Бэй либо Цзы-Шу, и весь сказ. И все про это в округе знают. А с богатыми — не так. Про них всегда все неизвестно. Они скрывают свое лицо за драгоценным веером, они смеются, и жемчуг дрожит на их груди. Ах, наша хозяйка — чудо!.. Ни к кому больше никогда, во всю свою жизнь, в услуженье не пойду… Вот только бы она жива, здорова была, я каждый день в кумирне за нее великому Будде молюсь…

Она давно уже не моталась по номерам, не снимала углы в гостиницах. Она забыла, как это делается. Роскошество ее шан-хайских апартаментов волновало ее до сих пор: неужели это она, она, чернавка Лесико, занимает такой чудовищно громадный особняк, и в нем целых три этажа, и не сочтешь сколько комнат, и двери все с лепниной, и повсюду на стенах светильники и большие картины, написанные маслом на холсте, и художники самые дорогие в Шан-Хае, и работы заказные, а есть и подарки, и в спальнях — а их, о чудо, несколько — и зачем?.. для гостей, должно быть!.. — шкафы битком набиты нарядами, у нее гардероб, как у Английской королевы, не иначе, вот что делают деньги, сто платьев, сто шуб, сто туфель — на выбор: и замша, и позолота, и драгоценные меха, — говорят, ей особенно к лицу манто из серебристо-серых северных песцов, зверя редкого в Китае, и пелеринка из китайской голубой земляной выдры. А драгоценности в ларцах на витых ножках, с крышками в виде песьих и львиных голов — крышку откинешь, а внутри нестерпимый блеск, зажмурь глаза, а потом опять открой, — и это все ее, личное, все ей принадлежит, все куплено на ею самою заработанные монеты. Она брала в задумчивые руки аметистовые колье, брильянтовые диадемы и кулоны, кольца из густо-алого и темно-зеленого граната, связки жемчужных ожерелий. О, ныряльщицы ама. Это вы там, далеко, в незабвенной Ямато, добываете на дне моря жемчуг. На дне… моря. Почему она не жемчуг. Почему она здесь и живая. Ее место — на дне моря.

Мадам, мадам, ложитесь, отдохните!.. Прием у Императора назначен на поздний вечер… вы после концерта, устали… вам необходимо выспаться. Косоглазенькие девчоночки захлопотали вокруг нее. Девочкам отлично платит мсье Жермон. А она верит, что они любят ее искренне. Она хорошо усвоила, что здесь, на Востоке, все замечательно продается и покупается: ласка, любовь, забота, вниманье. А на Западе?!.. А… в Вавилоне?!.. К черту Вавилон. Не думать. Закрыть глаза. Девочки кладут к ее вискам примочки с уксусом. Зачем такая мышиная возня. Она не Императорский ребенок. Неужели ты когда-то была ребенком, блестящая, богатая шан-хайская дама. Ты помнишь свою мать?! А тебя… тебя помнит твой…

Она проваливалась в сон, во спасенье. Во сне не надо будет ни петь во все горло, надрывая связки, ни молиться и плакать. Во сне можно будет увидать широкое снежное поле, сосны на опушке, заячьи следы на белом платке зимы.

Пуховое одеяло сбито. Жар?! Снова жар. Жи-Бэнь, лимону мне выжми в чай!.. Я не могу пропускать раут. Заплачены большие деньги Императором. Я оставлю всех без жалованья, а Жермон меня убьет. Скорей, скорей, госпожа, вот туфли, вот ваше платье, мадам Ван-Чу сегодня утром привезла, еще свеженькое, прямо с манекена, с болванки!.. из-под иглы… Как, я проспала целый день?! Ну и что, это вам на пользу, вон цвет лица какой — розочка, шаолиньская розочка, да и только. Быстро! Шофера в авто! Он уже там, мадам. Термосы с горячим питьем приготовлены — нынче морозно. Закутайте горлышко посильнее, в хорошие меха, в шарфик ангорский, чтоб не простудиться, не допусти Будда. Вам шубку норковую?.. шиншилловую?.. на холод больше песец пойдет… вот, укутайтесь, вот и славненько…

Она закрыла глаза в авто. Жизнь катится колесом. Река времени течет то по равнине, то водопадом, а она не знает, плывет ли она по ней, живет она или не живет. Огни бегут, мелькают мимо ее воспаленных, усталых, ярко накрашенных глаз. Ого, кашель, и горло хрипит. Она все же простужена. Грязная китайская зима, без снега. А петь надо. Петь надо всегда. Одинокий голос. Зачем он ей?! Зачем ты, Александр Вельгорский, вывернулся из-под земли у нее на пути?!