Банда 6 - Виктор Пронин Страница 56

— Жора, должен тебе сказать, что Худолей — чрезвычайно проницательный человек. Он видит суть. Ну, да ты большой, шумный, крупный руководитель, у тебя в подчинении сотни людей... А знаешь, что сказал Худолей?

— Ну? — чуть слышно выдохнул Шаланда.

— Георгий Георгиевич, говорит он, человек необыкновенно тонкой душевной организации. У него, говорит, интуиция просто потрясающая. Мы с тобой, это он мне говорит, месяц бьемся, как мухи в стекло, и когда наконец у нас намечается просвет, когда мы только начнем понимать случившееся... Ты вспомни, Паша, что говорил нам Георгий Георгиевич месяц назад!

— Он называет меня Георгием Георгиевичем? — недоверчиво спросил Шаланда.

— Исключительно. Только так. Так вот, говорит, ты вспомни, что месяц назад на месте преступления сказал нам Георгий Георгиевич... Он уже тогда указал нам правильный путь поисков. Не знаю, Жора, не знаю, — плел свою интригу Пафнутьев, — может быть, тебе эти слова и не понравятся, но сказал мне однажды Худо-лей, имея в виду тебя... Если бы, говорит, Георгий Георгиевич получил другое образование, он мог бы стать великим музыкантом. Или художником. У него, говорит, слух просто абсолютный. Помнишь, ты как-то в машине запел по пьянке? А он услышал.

— И так сказал? — спросил Шаланда надтреснутым голосом. — Он так сказал?

— Жора, он очень проницательный человек.

— А от тебя, Паша, между прочим, я никогда доброго слова не слышал. И знаешь, вот сейчас меня осенило, — ведь и не услышу никогда от тебя доброго слова. Разве что над свежей могилой, — Шаланда отвернулся к окну и осторожно, одним пальцем, смахнул набежавшую слезу. — Значит, не сказал, кто будет пятым?

— Жора, если бы это был ты... Он наверняка бы сказал. Сам бы ушел в могилу, но тебя предупредил.

Шаланда еще некоторое время постоял у окна, подождал, пока просохнет на щеке предательская слеза, и только после этого хмуро прошел к своему столу.

— Будешь говорить с Вулыхом?

— Хотелось бы.

— Мне выйти?

— Как хочешь.

— Понял, — обиженно сказал Шаланда. — Мне надо выйти.

— Ты ведь уже с ним беседовал, — извиняясь, сказал Пафнутьев. — Нового ничего не услышишь, а он может тебя испугаться.

— Конечно, меня можно только пугаться. — Шаланда вышел из кабинета, с силой бросив за собой дверь, и минут через пять вошел Вулых. Остановился у порога, обернулся на стук закрываемой за его спиной двери, увидев Пафнутьева, чуть поклонился.

— Здравствуйте вам, — сказал он, скрестив руки внизу. — Вот и свиделись.

— Никуда нам друг от друга не деться. Садись, Васыль, заскучал я по тебе. Ушел, не попрощавшись, хотя обещал не уходить. Нехорошо. Мужики так не поступают.

— Пришлось, — осторожно ступая по ковровой дорожке, Вулых прошел на середину кабинета, потоптался в растерянности, не зная, на каком стуле он будет выглядеть наименее вызывающе, на какой ему можно присесть.

— Выбирай любой, — сказал Пафнутьев. — Кабинет не мой, позволили нам побыть здесь, значит, можем располагаться, как самим хочется. Согласен?

— Я теперь со всем согласен. Меня можно и не спрашивать. Был человек — нет человека. Одно только название — и ничего больше. Нет меня уже на этом свете. Кончился. Вышел весь без остатка.

— Так, — кивнул Пафнутьев, — понял. Значит, хочешь, чтобы и тебя в трупы записали, да? Пятым хочешь быть?

Вулых долго молчал, опустив голову и чуть шевеля губами. Наконец поднял глаза.

— А почему пятым? — оказывается, он на пальцах прикидывал — сколько же людей погибло в объячевском доме. — Я вроде того, что могу стать только четвертым?

— Пятым. Маргарита мертва.

— О боже! — Вулых обхватил лицо руками, и Пафнутьев только сейчас обратил внимание — у него были натруженные руки человека, который с самого детства не выпускал из них топора, лопаты, рубанка. Пальцы представляли собой какие-то костистые обрубки. Избитые, искореженные неправильным ростом ногти впивались в окончания пальцев, и скорее всего срезать их приходилось ножницами для металла. — А ее за что?

— Как и остальных.

— Да нет, — Вулых покачал нечесаной головой. В волосах уже пробивалась седина, красная кожа лица казалась шершавой, как у черепахи. — Там со всеми случалось что-то свое, на других не похожее.

— Это в каком же смысле? — спросил Пафнутьев, но Вулых, как это частенько бывает с людьми простыми и нелукавыми, сразу понял его уловку.

— Какой тут может быть смысл... Разве Объячева и этого несчастного бомжа убили по одной причине? Так не бывает. А Маргариту жалко, хорошая была женщина. Правильная.

— Правильная — это как?

— Есть законы, по которым живут люди, — медленно раскачиваясь из стороны в сторону, проговорил Вулых. — А есть законы, по которым живут нелюди... Маргарита жила по людским законам. Она не обижала нас.

— А Объячев обижал?

— Было.

— А что случилось с вашим напарником, с этим... Петришко?

— Беда случилось, помер мужик.

— Сам помер или помог кто?

— И то, и другое. Помер сам, но не без помощи.

— А кто помог?

— Кто поможет, кроме ближнего? Ближний помог. Как и всем остальным.

— А кто помог бомжу?

— Нельзя всем нравиться, всем угождать, пытаться всем сделать что-то хорошее... Так не бывает. Это не людской закон. Разве можно помогать и собаке, и зайцу?

Пафнутьев потряс головой, пытаясь понять сказанное, но ничего не получилось. Вернее, все слова Вулыха, взятые отдельно, он понимал, они были просты и очевидны. Но какое отношение они имели к событиям в объячевском доме, понять не мог. Вулых сидел спокойный, даже утомленный, отвечал охотно, но не впрямую, каким-то параллельным курсом шел, вроде и на вопрос отвечает, но в то же время ответа не дает.

— Я слышал, у тебя при задержании обнаружился миллион долларов? — Пафнутьев поменял тему. — Откуда он?

— О-хо-хо! — горько рассмеялся Вулых и снова начал раскачиваться. Он сидел все так же, зажав коленями сцепленные ладони, и смотрел в пол. На губах его блуждала улыбка неуверенная или, лучше сказать, незаконченная. Решил человек улыбнуться, а причина уже пропала, вот он и остался сидеть с полуулыбкой. — Я глупо, конечно, поступил, очень глупо... Не надо бы мне с этим миллионом по поездам, электричкам, по дорогам мотаться. Чтобы решиться на это, надо совсем с ума сойти. Как я должен был поступить? Очень просто. Зарыть миллион прямо во дворе дома или закопать в соседнем лесу. Мог сдать в камеру хранения, через сутки перенести в другое место... Лучше всего, конечно, зарыть в лесу. И год, не меньше года, не прикасаться. Забыть. Все, нет его. А я...

— А что ты? — спросил Пафнутьев, чтобы хоть как-то подзадорить Вульгха к дальнейшему рассказу. — Как я понял, ты с этим миллионом рванул домой?