Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 55

Дуняшин, который к этому времени уже зализал полученные раны, живо отозвался. Прихватив пару газет с интервью в обмен на имя пятого рыцаря, мы помчались в мастерскую. Но Марка Михайловича не застали: за пять минут до нас он уехал в типографию за каталогом, пришлось свое нетерпение отложить до вернисажа. В мастерской всем распоряжалась бессловесная Люба. Немного покопавшись, мы выбрали костюмы: я — терракотовое, в «жемчугах» и кружевах платье, скорее в духе веселой царицы Елизаветы Петровны, чем ее великого отца, Олег — туфли с бантами, бежевые панталоны и камзол с гигантских размеров манжетами.

Поразительно, до чего такая глупость, как платье, может менять настроение. Я тут же вычеркнула из памяти рыцарей, Бернаро, Жанкиного Майкла, Леонида с Томиной и даже книгу, которая, наконец-то пошла так, как нужно. В сущности, все пустое. Елизавета Петровна, которая целую жизнь протанцевала на балах (за время ее правления не было ни одной смертной казни), оставив после себя тысячи новых платьев, знала толк в женской жизни, то есть в лучшей ее стороне. Историки (мужчины) ругают ее за легкомыслие, а по мне так уж лучше так, чем всю жизнь быть прислугой в семье — что в русской, что в американской. Вернувшись домой, я повесила платье на видное место и с полчаса покрутилась перед зеркалом, придумывая себе прическу. Работать расхотелось совсем. Легла на диван и угнездилась с книжкой и мороженым. Выключить телефон духу не хватило (вдруг что-нибудь срочное?), но он, молодец, молчал, и я, естественно, задремала.

…Я снова стояла на крыше оперного театра, опять ночью, и здесь будто бы проходил вернисаж Фомина. Тот же «венецианский дворик», тот же фонтан без воды. Стен не было — все картины располагались на мольбертах, но пышно разодетая публика не давала к ним подойти. Да никто и не стремился. Гости стояли плотно и вели какие-то бессвязные разговоры, разговоры. Тянулось это страшно долго. Наконец, прозвучал удар гонга, все расступились. В полной тишине я беспрепятственно приблизилась к центру площадки и тотчас отпрянула: на огромном рояле в красном смокинге и с босыми ногами в позе зародыша лежал Вадим Арефьев. Как на той самой картине. Мне показалось, он не дышит. Тут неслышно ко мне подкрался кто-то сзади и прокричал громко в самое ухо голосом Фомина:

— Елизавета Федоровна, дорогая! Мы вас пригласили за тем, чтобы вы написали статью про Вадима Арефьева! Помилуйте, несправедливо-с: я умер, а Арефьев жив.

Под одобрительный гул Фомин усадил меня в кресло, подкатил ноутбук, и все начали аплодировать и выкрикивать: статью про Арефьева, срочно! Я сказала: конечно, конечно. И пока они мне улыбались и хлопали, подошла к краю крыши, сбросила ноутбук вниз и спрыгнула вслед за ним. Как и в том, другом сне, летела я очень медленно, плавно и мягко опустилась на подстриженный газон. И тут же проснулась. Пора, определенно пора бы проверить: что же там такое, на крыше нашего оперного, с чего это она в сны мои так внедрилась? И сновидения-то все четкие какие — не иначе знаковые.

* * *

Неожиданно и очень активно начались приготовления к свадьбе Галины. Занималась этим Фрониус, которая, присматривая за Мендельсоном, одновременно писала сценарий мероприятия, да еще водила Томину по салонам.

Вдруг обнаружилось, что все платья — стандартные, украшения — китч, а сам праздник в таком виде, в каком он существует, надо выбрасывать на помойку. Конечно, если бы молодожены располагали средствами, можно было соорудить, выражаясь термином Льва Толстого, «дорогую простоту» — типа свадьбы принца Уильяма, но средств хватало лишь на студенческий вариант, а он был не к месту.

Фрониус выбрала вариант цирковой. Призвав всех своих отставных кавалеров и изложив задачу, она договорилась за копейки арендовать теплоход, чтобы провести там регистрацию, приправленную камерным концертом. Теплоходик должен был пройти символическую дистанцию от Речного вокзала до местечка Оборино, где в ресторане «Посад» предполагался фуршет-поздравление, откуда главные действующие лица отбывали на отдых в Италию. «Остановись, остановись! — хотелось мне сказать, — какой теплоход — в этих краях скоро белые мухи полетят». Но Жанетта идеей горела так, что перечить ей было опасно. И по рвению, с которым Фрониус ввязалась в это дело, мне стала очевидна глубина депрессии, в которой она пребывала. Забросив работу, Жанка три раза переписывала сценарий, пять раз меняла маршрут, неделю уговаривала Леонида на свадебное путешествие. Когда магистральные пункты были утверждены, она принялась за детали — декорирование теплохода.

Поглощенная книгой моего мага, я оказалась в стороне от этих дел, изредка отвечая «да-нет», если меня о чем-то спрашивали. Зато не оказался в стороне редактор, отметивший эту бурную деятельность Фрониус в ущерб количеству и качеству материалов по экономике. Особенно страдало качество — Жанка сдавала одни информашки, близко не подходя к аналитике, чем доводила ответсека Юрия Иваныча до белого каления. Газета забивалась рекламой (все сдавали одни информашки), а планерки — редакторским криком.

По вечерам в редакцию заходил всегда одинаковый — рассудительный и насмешливый — Леонид, пил с нами чай в отделе новостей, ругал налоги, местное правительство и отвозил Галку домой. Он был персонажем всех чеховских пьес — амплуа резонера, — который призван донести идею автора либо что-то всем разъяснить. Мысленно я надевала на него мягкую светлую шляпу и вставляла ему в руку трость.

Он был «обедневший помещик» и ездил к нам «в дом» на правах жениха. Мне нравилось, что настроение Леонида не менялось, и он был всегда одинаков. Время от времени флюиды чеховского Леонида достигали отдела криминальных расследований и извлекали оттуда Гаврикова, который приходил, наливал, и они уже вдвоем ругали чиновников и дороги. Все это нравилось мне, но не Галке. Она морщилась, когда жених говорил о том же, что вчера и позавчера, не давала допить ему чай и утаскивала вон.

Как-то Леонид пришел раньше обыкновенного — Галка умчалась на митинг медработников, — и рассказал нам с Фрониус всю свою жизнь, где был полный джентльменский набор: предательство друга, любовь без взаимности, нелады с законом и вынужденная эмиграция. Последние два пункта нас заинтересовали в особенности, и в своей обычной манере Леонид доложил, как ввязался в случайную драку — у кафе трех студентов избивали кавказцы, — произошло убийство «по неосторожности», и нашему герою пришлось уехать в другую страну.

Только так выяснилось, что этот «чеховский резонер» имел в институте черный пояс по каратэ, о чем сейчас напоминали лишь его неожиданно быстрые реакции. Этот разговор сделал нас сообщниками, и Леонид уже нарочно приходил пораньше — поговорить «за жизнь». Два раза мы, как ближайшие подруги невесты, даже получили приглашение вместе с Галиной посетить дачу его мамы, тети и бабушки. Чем не преминули воспользоваться, и были поражены воспитанностью и начитанностью хозяев, словно они родились не в Городе, а в Петербурге девятьсот тринадцатого года, на Миллионной улице.

Мендельсон, между тем, тоже делал успехи: один ходил по магазинам и по Набережной, согласился познакомиться с медсестрой Люсей, сводил ее в кино на Аль Пачино, затем — в «мороженицу», о чем с гордостью сообщил Фрониус.