Мой труп - Лада Лузина Страница 55

Смерть прекрасна. Только в ней одной и может жить любовь… Жан Ануй. «Эвридика»

Прежде чем уйти, я зашла в Интернет.

Я никогда не набирала «Андрей Фирстов» в поиске. У него был даже сайт - сделали поклонницы. У него были поклонницы!

В одном Женя был зряч - Андрея заметили. О нем говорили, как о Событии… Он снимался в нескольких фильмах. Репетировал два спектакля. Я знала перечень действующих лиц. Там не было место для Доброхотова. В мгновение Андрей вышиб его с первых ролей.

А Доброхотов старше нас - ему не «под», ему за сорок. Театр жесток. И этим тоже похож на жизнь. Это все меняло. Все.

У Доброхотова был повод убить Андрея. Был повод охмурять меня, чтоб переспать со мной ради секундной иллюзии превосходства.

А значит, он тоже считал меня любовью Андрея? Полтысячи долларов - слишком дорогая цена за «любимую девушку» местного значения.

Я наскоро пробежала глазами заголовки рецензий на «Эвридику» (Люди писали рецензии!) и перепрыгнула на страничку «Кино».

На фильм уже были отзывы. Не было времени. Я распечатала статьи и сунула в сумку.

Сколько еще часов у меня осталось, чтобы узнать, насколько я ничего не знала?

Чего я еще не знала?

* * *

Я шла по проспекту в наушниках - не проматывая запись, боясь пропустить важную фразу, запутавшуюся в чем-то ненужном, неважном. Мои уши терзал пьяный бас Доброхотова.

- Слушай, а давай ты уговоришь его остаться здесь. Ему ж предложили работу…

Он говорил про Андрея!

- Все. Сползай с меня, Валера, ты пьян. Иди к Оле. - Я не слушала. Я уже наскребла свои пять тысяч знаков. Мне уже не было весело с ним. Я была жестока, как театр.

- А ты уговоришь его?

- Иди к Оле. - Я и не вслушивалась в то, что он лопочет.

- А хочешь, я тогда сам поговорю с ним?

- Иди говори…

Доброхотов захихикал противным, водевильным смехом.

Я щелкнула кнопкой и достала на ходу свой дневник.

Водевиль - вот где проблема.

Если Доброхотов и мог стать обиженным злодеем - то только в жанре водевиля. Или театра бульваров, что равнозначно.

«Вечно молодой, вечно пьяный» - типичный водевильный пройдоха. Вся его жизнь - водевиль. Две жены - законная и гражданская. Два дома - два телевизора, две стиральных машины. Классика жанра - «адюльтер как образ жизни». Строго по классике, из зала это казалось смешным, пикантным и безобидным - обуюченно-буржуазным. Поссорившись с одной женой, Доброхотов уходил ко второй. Обе знали о существовании друг друга, как и о том, что и они у него не одни.

Я легко могла представить Доброхотова любовником, прячущимся от мужа в шкафу (классика жанра!). Но не могла представить, как он выпрыгивает из шкафа с возгласом: «Я не позволю оскорблять даму!»

Двухметровый мужик, обвешанный бабами, как новогодняя елка, - Доброхотов увиливал от внешних и внутренних конфликтов по всем юрким водевильным канонам, не отягощенным понятиями о чести, бесчестии, морали и нравственности.

Комиковать в метро «люди добрые» - отличная водевильная сцена. Пытаться соблазнить чужую даму из мести - классика водевильного злодея.

А не выйдет соблазнить - не беда… Можно уговорить меня, уговорить Андрея остаться со мной, чтоб остаться первым актером «театра паяцев».

Доброхотов действовал по конформистским водевильно-бульварным законам: и волки сыты, и овцы целы - и неважно, кто прав, кто виноват, кто достоин, кто нет. В отличие от философствующих злодеев Ануя, герои водевиля принимали жизнь такой, какая есть, - не задумываясь, почему она такова.

И наконец, еще один признак жанра - финал не бывает непредсказуемым. А убийство очень трудно назвать предсказуемым водевильным финалом… Как же тогда он мог убить Андрея?

«Вы просто не знаете настоящих убийц!» - возмутился мой мент.

«Я не знаю убийц? - возмутилась я. - Я не знаю Клавдия, Макбета или Карандышева?

Герой водевиля не может убить, потому что он герой водевиля. Водевиль - комфортный, поверхностный жанр. Его персонажи не страдают дольше пяти секунд. Никогда ничего не проживают чересчур глубоко.

А убийство - пусть тупое, звериное, бытовое убийство - неотъемлемо от глубокого чувства. И полное бесчувствие - следствие чувств. Гордости. Страха. Унижения. Злобы! Все это для трагедии, драмы…»

Пожалуй, при иных обстоятельствах Доброхотов мог убить Андрея по пьяни, бездумно, случайно - но осознанно, из мести, из выгоды… нет!

- Как скажешь, как скажешь, - согласился Доброхотов, оживая на записи. - Паршиво мне. Жизнь прошла. Я уже не стану Марлоном Брандо…

На долю секунды я усомнилась в своей водевильной версии.

- Марлоном Брандо стал только Марлон Брандо, - уведомил его мой неузнаваемый голос.

- Верно! Так чего тогда париться? - Доброхотову хватило моей немудреной софистики, чтоб прийти в наилучшее расположение духа. - А он… пусть… Что… я уйду. У меня предложений - во! Три сериала. А театр так… Чтоб верить, что ты не мыло. Я - мыло. Ясно, Саня, я мыло. И это мой потолок. И мой потолок меня кормит. Бабло есть, бабы есть, все есть. Чего еще надо?

Не пять - три! Он не умел страдать дольше трех секунд. Слишком дискомфортное чувство. Слишком не вписывающееся в легкий поверхностный жанр его жизни.