Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек - Эдмунд Криспин Страница 54

Фен отправился на места для ученых членов колледжа. Найджел устроился поближе к клиросу. В часовне в этот вечер было малолюдно. Президент колледжа сидел в своих молельных покоях [177], угрюмо поглядывая кругом; кроме него, присутствовало небольшое число студентов и прихожан. Вскоре вошли хористы и священник, и импровизация, прозвучав каскадом быстрых, огненных, как фейерверк, модуляций в ключе первого гимна, прекратилась. Объявили начало мессы. За первой строкой «Ричмонда» [178]последовал великолепный гимн Сэмюэля Джонсона [179]:

Град Божий, елико широко и далеко

Возвысились пределы стен твоих…

Первый раз в жизни Найджела оставил безучастным этот гимн, который он считал одним из лучших образцов религиозной поэзии на английском языке. Когда он, держа ноты, принялся издавать некие неясные подобающие случаю звуки, равномерно, но бессмысленно открывая и закрывая рот (и встревожив одного из младших мальчиков с клироса, уставившегося на него со страхом, смешанным с восхищением), то мысленно перебирал события последних нескольких дней. «Кто убил Изольду Хаскелл?» Роберт Уорнер был наиболее вероятным кандидатом, но как именно он мог бы совершить убийство, оставалось непостижимым. Было ли самоубийство инсценировано до того, как девушку застрелили? Нет, это смехотворное предположение – Изольда позволила бы проделать с собой все потребные для этого дикие манипуляции разве что под гипнозом. Найджел, вспоминая, как полицейский врач показывал, сколь демонстративным был этот способ убийства, сколь жестока сбивающая с ног сила выстрела, подумал, успела ли она увидеть человека, который пришел ее убить, и вдруг осознал, что она должна была, на одно ужасное мгновение, увидеть убийцу. Эти следы пороховых ожогов – ведь ее застрелили в упор, целясь в самую середину лба…

«Дорогие возлюбленные братья, Писание велит нам повсюду…» [180]Найджел поспешно толкнул ногой молитвенный коврик на место и, бухнувшись на колени, кинул быстрый взгляд через проход на Фена. Но профессор, казалось, был погружен в свои мысли. Сиденья для старших членов колледжа были остроумно устроены так, чтобы никто снаружи не мог увидеть, преклонили они колени или нет, и в результате у большинства из них выработалась ленивая и непочтительная привычка – оставаться на скамье во время молитвы и лишь подаваться вперед, облокотившись на пюпитры. Старина Уилкс неподалеку, по всей видимости, погрузился в глубокий сон. Найджел вспомнил его рассказ, услышанный в тот роковой вечер пятницы – неужто всего два дня назад? А казалось, гораздо раньше, словно прошло два года, – и невольно заглянул в церковную прихожую, где Джон Кеттенбург, воинствующий поборник реформации, был затравлен до смерти Ричардом Пегвеллом и его сторонниками. «Cave ne exeat [181]…» – «Не тревожьте дух его». Найджел прогнал эти бесполезные мысли, восхищаясь пением псалма и музыкальностью исполнения; той самой точностью, при которой то удлинение, то сокращение, то искажение гласных может позволить себе только хороший хор. Мальчики пели отлично – даже староста не проявлял столь свойственную всем в его положении наклонность утверждать свой авторитет громкими завываниями. Здесь, ощутил Найджел, Дональд был на своем месте; вне его он беспомощен, неумел в своих делах, глуп в отношениях с людьми; но здесь являл неоспоримое мастерство.

Первые признаки беспокойства появились лишь после того, как Magnificat [182]Дайсона, с ее театральностью и торжественным напряжением всех сил, достигла своего сложнейшего финала. Начать с того, что мальчики казались непривычно невнимательными; они чесали уши, зевали по сторонам, шептались и роняли книги, так что даже взрослые певчие, обыкновенно пользовавшиеся правом дать им хорошего тычка в спину, когда они плохо себя вели, по-видимому, не могли навести порядок. Затем старший стипендиат [183], читавший отрывок из Священного Писания, выронил закладку из книги и несколько минут искал потерянное место в тексте. В довершение всего выяснилось, что староста по причине, оставшейся неизвестной, забыл раздать прихожанам их экземпляры псалма. Поэтому в начале «Nunc dimittis» [184]тенор с северного клироса послал второго мальчика за ними в ризницу. К изумлению собравшихся, он вернулся с пустыми руками во время «Gloria» [185]и, не успев дойти до своего места, упал в обморок. Поднялся переполох. Двое старших хористов вынесли его из часовни и, оставив на попечение привратника, поспешно вернулись к концу коллектов [186]с необходимыми экземплярами.

Какое-то время все шло гладко. Во время псалма «Expectans Expectavi» на музыку Чарлза Вуда [187]ничего сверхобычного не воспоследовало, так же, как и во время последующих молитв, предшествовавших заключительному гимну (в тот вечер не должно было быть проповеди). Казалось, порядок восстановлен.

– …Из «Гимнов древних и новых» [188]номер пятьсот шестьдесят три, из «Хвалебных песен»…

Хор ждал, чтобы органист задал тональность. Из органа не доносилось ни звука.

Наконец тенор южного клироса, толстый внушительного вида мужчина, решительно подал сигнал, взяв ноту, и гимн начался без аккомпанемента. Капеллан, президент и преподаватели в замешательстве напряженно всматривались в галерею, где располагался орган. Уголком глаза Найджел заметил, что Фен покинул свое место и выскользнул из часовни. Он последовал за ним украдкой и догнал, когда тот вошел в ризницу через наружную дверь и зажег свет, Найджел заметил, что лицо Фена исказили гнев и обеспокоенность, столь необычные и сильные, что это поразило и испугало Найджела.