Судный день - Курт Ауст Страница 54

– Почему вы покинули свой приход в Хиндрупе?

Лицо священника скривилось, будто от боли, и ответил он не сразу.

– Прошлой зимой моя супруга, Сигне, умерла. Изнуряющий недуг, унесший ее жизнь, истощил и мои силы. Я чувствовал, что в Хиндрупе покоя мне не будет, и решил поискать его в другом месте. Теперь я надеюсь обрести умиротворение рядом с сестрой – других родственников у меня не осталось, – в его голосе вдруг послышалась тоска по смерти, какая – как мне казалось – свойственна лишь старикам.

– У вас нет детей?

Резко вскинув голову, пастор с отчаянием посмотрел на Томаса:

– Не понимаю, каким образом это касается вас. Ваше дело – отыскать убийцу. При чем же здесь моя семья? – но он, похоже, понял, что вспылил, немного успокоился и проговорил: – Нет, профессор… Детей у меня… нет.

Томас решил больше не касаться этой деликатной темы.

– Вы разговаривали с графом?

– Нет.

– Вообще не разговаривали? Вы же прожили здесь бок о бок почти двое суток!

– Не разговаривал.

– За те два дня, что вы с графом пробыли здесь, не слышали ли вы, чтобы кто-то плохо отзывался о графе или угрожал ему?

– Нет, – ответ прозвучал быстро и решительно, однако, как мне показалось, пастор о чем-то умалчивал.

Томас тоже заметил, что священник чего-то недоговаривает.

– А сам граф, быть может, оскорбил кого-нибудь и дал, таким образом, повод для обиды?

Священник сухо рассмеялся:

– Тогда выходит, что повод был у всех, кроме меня. Видимо, людей Божьих граф почитал, поэтому меня не беспокоил.

– А как насчет всех остальных?

– Всех остальных он успел задеть… Да, в большей или меньшей степени.

– И хозяйку тоже?

– Неприкрытое желание женского естества, которое граф не скрывал даже в присутствии ее супруга, и едва завуалированные намеки на веселое времяпрепровождение, – если это можно считать оскорблением, то да.

– И никто не ответил графу? Никто не пытался остановить его?

– Графа? – Пастор насмешливо взглянул на Томаса. – Гели тебе дорога жизнь, то едва ли ты вступишь в перепалку с графом.

Я по-прежнему не мог избавиться от ощущения, что пастор рассказал далеко не всё. Томас наклонился вперед:

– Что произошло в четверг вечером? Граф с кем-нибудь поссорился?

– Не думаю… – Священник запнулся и уставился в столешницу. Я вдруг подумал, что он уже давненько не заглядывает в Библию – он даже не притрагивался к ней, хотя книга лежала совсем рядом. Пастор вновь заговорил: – Не думаю, что графа убил трактирщик. Но… я слышал, что они повздорили – незадолго до того, как графа обнаружили мертвым.

– Где они повздорили?

– На дворе, за трактиром, недалеко от того места, где позже нашли тело.

– А где в тот момент находились вы?

– Я направлялся в комнату, когда услышал крики. Тогда я приоткрыл заднюю дверь и выглянул. Напротив графа стоял трактирщик. Он сильно разозлился, – я и не ожидал, что у этого маленького человечка хватит смелости на подобное.

– Что именно он говорил?

– Я не все слышал, только обрывки фраз: “Исчезните навсегда” и “Подобного я не допущу в моем доме”. А потом я прикрыл дверь. Решил, что не имею права подслушивать…

– И что сделал граф?

– Его ответа я не разобрал – он говорил слишком тихо, но мне показалось, что он лишь посмеялся над трактирщиком и приказал ему замолчать, словно тот был невоспитанным ребенком.

– Кому вы отправили прошение о переводе в другой приход? Епископу Иерсину? – Томас вновь резко переменил тему, а я так и не понял почему. Возможно, ему просто захотелось напоследок поговорить об общих знакомых. Якоб Фриш с недоумением посмотрел на Томаса:

– Епископ Йерсин уже много лет как умер. Поэтому я обратился к епископу Хансу Нильсену Сёрбю, моему наставнику. Или, точнее, который был моим наставником.

– Вы знакомы с человеком по имени фон Бергхольц?

По лицу священника – как прежде по лицу госпожи фон Хамборк – пробежала тень недоумения.

– Нет, – ответил Якоб Фриш после короткого раздумья.

Когда священник прощался с нами, они с Томасом снова напоминали добрых друзей – казалось, оба напрочь забыли о ссоре, случившейся прошлым вечером.

За священником давно уже закрылась дверь, а Томас все еще сидел, погруженный в собственные мысли. Я подбросил в камин дров, приготовил кофе, чтобы взбодрить наши утомленные головы, и принялся ждать указания, кого пригласить следующим. Но профессор неподвижно сидел, откинувшись на спинку стула и опустив голову. Он молча рассматривал шероховатую поверхность столешницы.

Часы мелодично пробили восемь ударов – разглядывая их, я задумался, что эти удары могут означать. Голова налилась тяжестью, и я решил, что вскоре пора будет ложиться спать. За стеклянной дверцей часов виднелись два диска, по краям каждого из них были написаны цифры: на верхнем – от одного до двенадцати, на нижнем – от одного до шестидесяти. К самой середине дисков были прикреплены стрелки, указывающие на цифры, и я заметил, что стрелка нижнего диска медленно передвигается. Совсем недавно она указывала точно вверх, а теперь приблизилась к римской цифре “пять”. Стрелка верхнего диска не двигалась – она так и замерла на числе “восемь”. Я подумал, что стрелка, наверное, сломалась. Томас рассказывал, что часы – механизм сложный и чувствительный, а внутри у него всякие шестеренки и колесики.

– Да-да… – недовольно пробормотал он, выпрямляясь.

– Что-то не так?

– Хм… Не знаю… – Томас потер подбородок и с отсутствующим видом посмотрел на меня, – есть в нашем пасторе что-то странное. Он что-то такое сказал или сделал, вот только что – не помню. А может, просто не могу определить, что именно мне не нравится… Сначала я подумал, что он лишь притворяется священником, и расставил ему ловушку – помнишь, я спросил про епископа в Рибе. Но в ловушку он не попался. Видимо, он и правда священник. Все на то указывает… – Томас вздохнул. – Нет, придется еще поискать…

Я заметил, что князь Реджинальд поднял голову и в полумраке огляделся. Комнату освещают две восковые свечки – одна на столе, другая возле кровати, в подсвечнике. Их скудному свету не побороть тьмы бесснежного декабрьского вечера. Князь вдруг резко вскочил и подошел к кровати:

– Герцог Гольштейн-Готторпский…

– Сядьте! – раздраженно перебил его я.

Он замер, грузный, похожий на огромного тролля, а пламя свечи возле изголовья отбрасывало на грубое лицо князя зловещую тень. Такую грозную… Кивнув, он отвернулся, подтащил стул и уселся на него, так что теперь тень оказалась с другой стороны.

– Герцог Гольштейн-Готторпский, – повторил он, – это же он умер в довольно юном возрасте? Где-то в России?