Призрак грядущего - Артур Кестлер Страница 53

Юный американец нервно теребил очки.

— Да, конечно, мадам, — уважительно сказал он. — Вопрос лишь в том, оставили бы вас в покое, если бы мы не…

— Вот и не надо, — прервала его мадам Понтье, охрипшая от крика. — Воюйте где-нибудь в другом месте — вот и все, о чем мы вас просим.

Американец повернулся к Леонтьеву.

— Считаете ли вы возможным, сэр, чтобы Европа осталась ничейной землей?

— Нет, это невозможно, — ответил Леонтьев. — Природа не терпит пустоты.

— Удивлена вашей умеренностью, гражданин Леонтьев, — саркастически прокомментировала мадам Понтье. — Я думала, вы сообщите нам, что без защиты со стороны этого юноши, армия Содружества немедленно рванется к Атлантическому побережью.

— Так и будет, — сказал Леонтьев. — Я полагал, что это и так всем известно.

Казалось, мадам Понтье в очередной раз возмутится. Но она лишь нетерпеливо пожала плечами и убежденно произнесла:

— Не верю. Что бы ни говорили вы и вам подобные, я отказываюсь в это верить. Но если бы пришлось выбирать, я бы лучше сотню раз сплясала под балалайку, чем один раз — под скрежет музыкального автомата.

— Я не допускаю, — запротестовал Понтье, — я не допускаю такого фаталистического взгляда на неизбежность выбора. Я протестую и буду до конца протестовать против навязывания того, что Гегель называет «ложной дилеммой». Я отказываюсь… — Его передернула судорога, как марионетку, закрутившуюся на ниточке.

— Ладно, Понтье, успокойся, — устало произнесла мадам Понтье. — Сын Понтье от первого брака погиб на войне, — объяснила она. — Если на то пошло, я потеряла там двух братьев. Вот вам объяснение, почему ни одна французская семья не жаждет нового Освобождения… Существует немало пустот, и мы заполняем их иностранным материалом — поляками на севере, итальянцами на юге. Скоро заплат окажется больше, чем первоначальной ткани… — Теперь ее голос звучал равнодушно, и она незаметно посматривала на племянницу отца Милле, устроившуюся у бара и не оказывающую сопротивления медвежьим ухаживаниям лорда Эдвардса. Возможно, на нее повлияло дезертирство племянницы, или сказалась общая безнадежность открывающихся перспектив, но ее голос приобрел иное, крайне нетерпеливое звучание:

— Но все это — одна трескотня; Европа — маленький полуостров на краю Азии, а Америка — остров, затерянный в океане. Какой толк перечить географии? Вы никогда не поспеете вовремя, чтобы спасти нас. Все, на что вы способны, — это готовить наше освобождение с помощью новых игрушек, которые сотрут с лица Земли все, что к тому времени еще останется на ней… Кроме того, жертва насилия обычно боится непрошеных спасителей. Да кто вы такие, чтобы восстанавливать нашу добродетель? Знаем мы этих благочестивых сахарных дедушек, залезающих вам под юбку, пока вы читаете им Библию…

— Но, Матильда, — прервал ее Понтье в крайнем возбуждении, — не в этом же суть! Несмотря на…

— Суть в том, — отчеканила Матильда Понтье с откровенностью дикарки, впавшей в отчаяние, — суть в том, что при неизбежности насилия можно, по крайней мере, постараться обратить его себе на пользу, убедив себя, что насильник — мужчина вашей мечты; если же от него несет чесноком — что ж, это ваш излюбленный аромат. Для чего же еще изобретена диалектика?

— Не совсем вас понимаю, — сказал американец, вновь принимаясь за очки.

— Ничего, молодой человек, продолжайте свои обследования и неделикатные расспросы. Возможно, они познакомят вас с фактами жизни. Нам, европейцам, не требуется столько статистики, чтобы постичь их; нам слишком часто запихивали их в самую глотку. Да и вообще, — неожиданно свернула она разговор, окончательно утомившись, — вы — измывающаяся над неграми, полуцивилизованная нация, которой управляют банкиры и гангстеры, тогда как ваши оппоненты покончили с капитализмом, и в их головах есть хоть какие-то идеи. Так что…

Она повернулась на каблуках и, вынув из сумочки миниатюрное зеркальце, решительно щелкнула замочком и направилась в пустой угол бара, где принялась изучать свое лицо, определенно не находя в этом зрелище ни малейшего удовольствия, и приглаживать прическу, то есть классический узел на макушке. Затем она подозвала официанта и попросила минеральной воды.

Ни она, ни трое мужчин, которых она оставила стоять у подоконника, не заметили внезапной перемены в царящей вокруг атмосфере — любопытного шепота, прошелестевшего сначала по Голубому салону, а потом проникшего в столовую и начавшего перебегать там от одной группы беседующих к другой. Несколько человек покинули буфет и направились в гостиную, откуда уже раздавался чей-то озабоченный голос. Их примеру последовали и остальные, и вскоре в столовой не осталось никого, кроме четы Понтье, молодого американца, озабоченного проектом воинских кладбищ, и Леонтьева. Чета вовлекла американца в очередной спор, Леонтьев же, давно переставший к ним прислушиваться, просто глядел в пространство. В его мозгу царила приятная пустота, время от времени нарушаемая смутным беспокойством о том, что ему негде провести ночь. Однако это была какая-то далекая, почти не имеющая к нему отношения тревога, ибо официант все так же кружил неподалеку с полными бокалами шампанского на подносе. Все вокруг было затянуто мягкой, сонной дымкой, так что он даже не удивился, когда поэт Наварэн в сильнейшем возбуждении влетел в столовую и, увидев Леонтьева, направился прямиком к нему. Ангельская улыбка пропала, лицо поэта было очень бледным.

— Леонтьев, — произнес он странным, полузадушенным голосом, — Леонтьев, вы еще не слышали? Умер Отец Народов.