ТАСС уполномочен заявить - Юлиан Семенов Страница 53

— Извольте.

— Представьте себе, что человека приглашают в докторантуру — он отказывается…

— Если вы имеете в виду Сергея Дмитриевича, то он пишет докторскую, не прерывая работы по специальности.

— Я бы хотел в этом убедиться. А вы? Представим себе далее, что человеку предлагают работу в той организации, где денег платят на сто рублей больше и должность порядком выше…

— Если вы имеете в виду Дубова, то он лишен алчности — живет очень скромно.

— Но когда человек, отказываясь от предложений, которые ему сделали, всеми силами стремился попасть в секретный отдел, к которому приковано внимание разведок, — как бы вы к этому отнеслись?

— Это рецидив тридцать седьмого, товарищ генерал, — убежденно сказал Сидоренко. — Так каждого человека можно подверстать под шпиона.

— Хорошо. Я даже, признаться, рад, что вы так его защищаете. Одно лишь вы не вправе сделать — вы не имеете права рассказывать вашему соседу об этом разговоре.

— Это я обещаю.

— Как вы относились к Ольге Винтер?

— Она была чудесным человеком. Чудесным.

— Дубов любил ее?

— Он хорошо к ней относился.

— У него бывали другие женщины?

— Мы живем в такое время, когда на это стали смотреть иначе. И потом, я против того, чтобы человека из-за какой-то связи, случайной связи, обвиняли в семи смертных грехах.

— Я тоже против этого, поверьте. Просто меня — чисто по-человечески — интересует ваше мнение: любил он ее или нет?

— По-моему, да. Он сильный человек, волевой, он поставил перед собою задачу — добиться высокого положения по работе, поэтому, видимо, временами бывал угрюм с нею, но это не оттого, что она его тяготила, мне кажется. И потом, она очень… как бы это вернее сказать… демократична… была, что ли… Умела понимать молодого, умного мужчину…

— А она его любила?

— Очень. Оттого-то и принимала целиком.

— Целиком ли?

— Бесспорно.

— Вам Дубов говорил, что Оля Винтер умерла от воспаления легких?

— Я это сам видел, товарищ генерал.

— Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением медиков.

…Кавалер трех орденов Красного Знамени, потерявший под Бреславлем от власовской пули жену, девятнадцатилетнюю сестру милосердия Ирочку, которая была на третьем месяце беременности, оставшийся одиноким — зарок на верность дал рыцарский, — Сидоренко тридцать послевоенных лет искал смерти: работал в угрозыске, в бандотделе, лез под выстрел, не получил и царапины; когда с бандитизмом покончили, уехал в Арктику; первым высаживался в таежную глухомань, забивал колышек — стал строителем; получил за Тюмень «Знак Почета», стукнул инфаркт, дали комнату в Москве, проводили на пенсию. На вопрос о том, отчего не вступил в партию, отвечал на первый взгляд странно: «Оттого, что жену не уберег и маленького, они приняли мою пулю». Однажды, впрочем, добавил: «Академик Туполев хорошо как-то сказал на митинге: „Я хоть и беспартийный, но Родину тоже люблю“».

— Вы полагаете, что Олю отравил Дубов? — спросил Сидоренко после тяжелой паузы.

— Поверьте, я хотел бы ошибиться. Для этого-то мне и нужно ваше согласие на то, чтобы вы поехали сейчас с нашими товарищами, сели за стол и постарались восстановить жизнь Дубова — день за днем, с тех пор, как он вернулся из-за границы.

В комнате Дубова был абсолютный, несколько даже монастырский порядок; письменный стол, на котором стоял сверхмощный приемник «Панасоник»; большая лампа — бронза и кость; странно диссонировал с этими двумя вещами длинный китайский фонарь — три двадцать, чаще всего продают в «Военторге», очень хорош на рыбалке и охоте.

Книги на полке были тщательно протерты, все больше классика, подобрано аккуратно, по размерам и цвету корешков. В томике Диккенса были заложены три тысячи рублей хрупкими сторублевыми купюрами.

За день до этого разговаривали с племянником Дубова, тот рассказал, как «Сережа пунктуален» в денежном отношении: «Взял у меня сто рублей, ему вечно не хватает, так отдал в течение трех месяцев — по тридцатке из каждой зарплаты, точно к сроку».

В столе царил такой же порядок — скрепленные листочки оплаты света и газа, — ни писем не было в его столе, ни адресов и телефонов, словно бы жил здесь человек, который знал, что к нему могут прийти, и поэтому заранее готовившийся к визиту: «Смотрите, пожалуйста, все открыто, вот он я перед вами — весь насквозь».

Никаких зацепок, не то что улик, комната Дубова не давала. Три тысячи, спрятанные в книге? Нюанс это, а не улика.

…После возвращения из Сандунов «Лесник» врезал в дверь своей комнаты второй замок, купленный им по дороге из бани, затем спустился во двор, завел машину «Волга» номерной знак «27 — 21» и выехал на Садовое кольцо. Около метро «Парк культуры» он развернулся и, оставив машину около Института международных отношений, сел в метро, доехал до станции «Библиотека имени Ленина» и, покинув станцию, вышел на Калининский проспект. Здесь, не входя ни с кем в контакт, он подошел к магазину «Мелодия» и остановился, посмотрев на часы. В 17.20 к нему подошла девушка невысокого роста, черноглазая брюнетка, в синем джинсовом костюме, вместе с которой «Лесник» сел в метро на станции «Арбатская» и вернулся к машине в 17.59. Вместе с «Черненькой» «Лесник» поехал в ресторан «Русь», где им был заказан ужин — четыре порции зернистой икры, салат из свежих овощей, масло, поджаренный черный хлеб, филе с шампиньонами под красным вином и кофе с мороженым. Из алкогольных напитков «Лесник» заказал сто граммов коньяку марки «КВ», которым угостил «Черненькую», сам же ничего не пил. В 21.45 «Лесник» вернулся с девушкой домой, где они остались ночевать.