Конец света в Бреслау - Марек Краевский Страница 53

Мок прервался и занялся к остывшей рыбой.

— И что нам с ними делать? — Хартнер смотрел на своего собеседника, сильно ошеломленный. — Мы не примем их в группу?

— Напротив, — во рту Мока таял угорь в густых каплях желе, — чтобы внимательно следить за их экспертизой. Мои люди не будут спускать с них глаз. Как и все ваши эксперты. Если есть что-то общее с преступлениями, они будут стараться обмануть нас, ввести другую дату, чтобы мы никого не могли расставить ловушки. Кому-то придется каждый день, медленно и тщательно проверять их результаты… В тайне, вне часов работы группы… И это сейчас, перед праздниками…

— Моя жена сегодня уезжает в Польшу, к своим родителям, на праздники, — с улыбкой сказал Хартнер, зажигая послеобеденную папиросу. — Я к ним присоединюсь в сочельник. Для меня еще одно пиво, — приказал он официанту, который приблизился к столу. — Для вас тоже?

— Нет, — Моку казалось, что он слышит чужой голос. — Два хватит на сегодня. Кроме того, я иду на лекцию и не могу быть пьян.

Вроцлав, пятница 20 декабря, шесть часов дня

Окрашенный в белый цвет лекционный зал в «Вроцлавской монистской коммуне» на Грюнштрассе не мог вместить всех слушателей, верующих или сомневающихся в скором наступлении апокалипсиса. Те первые приветствовали лектора, вышедшего только что на трибуну, те другие презрительно поджимали губы или свистели. Мок, хотя определенно отождествлял себя с противниками апокалипсиса, бил браво с умеренным энтузиазмом и наблюдал за публикой. Большинство составляли женщины в бальзаковском возрасте, сердитые и надутые, постоянно повторяющие «это правда», утвердившиеся в собственной неприязни ко всему, что нарушало каркас их принципов и привычек. Немногие мужчины, в основном пенсионеры, смеялись громко, а в мыслях повторяли сформулированные уже много раньше обвинения против лектора. Было также несколько особ, которые проявляли признаки психического заболевания. Молодой человек, укутанный меховым воротничком измятого клетчатого пальто, все еще поднимал руку, а поскольку никто не хотел давать ему голоса, он резко садился на кресло, сгибался, выталкивал вверх узкие покатые плечи и отделял себя от остальной толпы стеной сердитых взглядов. Один сидящий рядом с Моком седоватый человек с выдающим семитским взглядом просматривал свои заметки, зашифрованные сложной системой знаков, и мягко смотрел на соседа, ожидая восхищения. Поскольку Мок сохранял каменное лицо, мужчина презрительно фыркнул и пытался заинтересовать таинственными записями соседку — тучную старуху, чью двухъярусную прическу украшала шляпа величиной с парусник. В углу, возле пышущей жаром печи, толкались два гимназиста в вытертых мундирах, покрытых под мышками угловатыми линиями соли. Мок чувствовал, что отличается от публики фон Орлоффа, и лихорадочно размышлял над какими-то попытками маскировки. К счастью, все взгляды были устремлены на Алексея фон Орлоффа.

Оратор поднял руки и успокоил хлопающую и свистящую публику. Скрученная щетина седой бороды торчала вокруг округлого и плоского лица, увенчанного монголоидной складкой. Маленькие, быстрые глаза двигались по лицам публики. Медленно. От одного слушателя к другому. Когда они проскальзывали по лицу Мока, тот ощерил зубы в восторженной улыбке. Господин, сидящий рядом, почувствовал в соседе родственную душу и нагнулся к нему. Мок слушал его с пониманием и кивал головой с явным одобрением. Дальнейшее проявление советником слов сочувствия было прервано мощным криком. В лекционном зале раздался голос пророка.

— Да, мои братья, — вздохнул глубокий бас. — Вот и конец. Гнев Господа всех поглотит, и из потопа спасутся только праведники.

Дама в паруснике на голове подняла вверх короткий палец и кивнула подтверждающе головой, а молодой человек, укутанный мехом, обернулся вокруг и сделал жест благословения.

— Вот наступает оборот Колеса Жизни и Смерти, а мандала жизней подходит к концу, — спокойнее продолжил фон Орлофф. — История повторяется. История зла, убийства и отчаяния. История резни, разврата и содомии. О, Содомо, — рыкнул оратор. — Будь проклят и умри…

Сосед Мока прикрывал записные книжки странными знаками, гимназисты делали друг другу мины: «а я говорил?», а Мок задавался вопросом, готовил ли фон Орлофф свое выступление или импровизировал. За тем другим он указал бы ход ассоциаций: оратор от содомии перешел к Содому.

— О, Содомо, — раздался сценический шепот, — избранные тебя покинут, избранные не оглянутся в твоем направлении. Они с радостью примут волны серы, которые сожгут твое мерзкое тело. Братья! — крикнул фон Орлофф. — Будьте с избранными.

Модуляция голоса оратора заставила некую морщинистую старушку, воюющую с гимназистами за место у печи, проснуться и разразиться коротким рыданием.

— Братья, — фон Орлофф поднял палец, а этот жест повторила значительная часть собравшихся в зале дам. — Во всем мире торжествует преступление. Но преступление раскрывает свое давнее лицо, преступление говорит нам: «Я уже тут было, меня уже когда-то совершали, века назад», — гласил оратор и искал в глазах слушателей понимания. — Да, братья, старые преступления, спрятанные в давних хрониках, питаются в Содоме… И это самые страшные, самые жестокие, бесчеловечные преступления… Потому что только они могут встряхнуть жителей Содома, чтобы они обратились… Вчера в Буэнос-Айресе нашли в мусорном баке оторванную детскую ножку. Сто лет назад испанский маркиз разорвал внебрачного ребенка своей дочери…

— Где это было? — ухо Мока овеяло какое-то гнилое дыхание.

— В Аргентине, — ответил он достаточно громко, выпуская воздух с шипением.

— Да, дорогой господин, — рыкнул Моку фон Орлофф. — В Буэнос-Айресе в Аргентине. Но ужасные убийства, убийства из прошлого, совершаются и здесь. Замурованный живьем человек в самом центре нашего города, другой — четвертованный недалеко отсюда, еще один лишен крови и повешен вверх ногами… Все эти морды уже когда-то были… Века назад… Хотите доказательств?

Сосед Мока, думая, что оратор обращается к нему, радостно подскочил и воскликнул:

— Да, да! Я хочу доказательств!

— Садись! Тише! Мы знаем эти доказательства! Они неоспоримы! — разозлилась толпа.

Фон Орлофф молчал. Перерыв в лекции сработал на дисциплинированных слушателей.

— Для нас есть, однако, помощь, — укрытый под жесткими усами рот растянулся в широкой улыбке. — К нам приходит святой муж… Он нас спасет… Это не я, я только его пророк, я возвещаю его пришествие и похороны мира, и могила вечный мира, sepulchrum mundi… Я не достоин завязывать ему ремешок у сандалий… Он спасет всех и возьмет их с собой до седьмого неба… Братья, будьте среди избранных!

— Когда же он придет?! — в этом вопросе, который выкрикивал мужчина в мехах, не было любопытства. Было желание. Мок улыбнулся в мыслях, ожидая какого-то уклончивого ответа. Оказался он, однако, как наиболее конкретный.

— Святой муж зачнется через четыре дня в сочельник. День рождения Христа станет днем зачатия нового спасителя. Рождение старого спасителя даст силу плодящему нового. Христос зачался от скромной женщины, а его отцом был Бог через своего посредника, Духа Святого… Он пришел в мир в месте, предназначенном для животных, в полном унижении… Новый пророк будет рожден в еще большем унижении… А вот священная книга пророчеств Sepulchrum Mundi. Послушайте, что говорит Мастер в разговоре с Учеником в III книге, — фон Орлофф открыл книгу, оправленную в белую кожу, и начал читать. — «Учитель, — спросил Ученик, — почему спаситель должен зачаться от вавилонской блудницы? — Истинно, говорю тебе, Бог ближе всего к тебе, когда ты грешишь… Его сила тогда наивеликая, потому что вся направлена к тебе, чтобы тебя от греха отвлечь. Поэтому новый спаситель зачнется в грехе, от грешной женщины, от блудницы вавилонской, потому что только так сила Божья снизойдет на него». Так говорит книга пророчеств.