Убийство в Орсивале - Эмиль Габорио Страница 52

Одно только слово «процесс» тотчас же положило конец колебаниям отца Планта.

— Не нужно! — воскликнул он. — Нет, не нужно никакого процесса!

Невероятное возбуждение отца Планта, такого спокойного, такого хладнокровного, так умевшего распоряжаться собой, смутило даже Лекока.

— Как — не нужно процесса? — спросил он.

Отец Планта побледнел как полотно, нервная дрожь пронизывала его, и голос изменял ему так, точно его душили рыдания.

— Я отдам все мое состояние, чтобы только избежать судебного разбирательства, — сказал он. — Да, все мое состояние и даже мою жизнь, хотя она никому не нужна. Но как избавить Тремореля от суда? Какую выдумать для этого причину? Один только вы, господин Лекок, можете дать мне совет в этой тяжкой крайности, до которой я доведен, только вы один можете мне помочь, протянуть мне руку. Если есть хоть малейшее средство на свете, то вы найдете его, вы меня спасете…

— Что с вами?.. — воскликнул сыщик.

— Ради бога, выслушайте меня, и вы меня поймете. Я буду с вами искренен, как с самим собой, и тогда вы объясните себе мою нерешительность, мои умолчания — одним словом, все мое поведение со вчерашнего дня.

— Я вас слушаю.

— Это печальная история. Я уже такого возраста, когда путь человека, как говорят, уже окончен. Моя жена и два сына умерли как-то сразу, а с ними вместе умерли для меня все радости, все надежды на свете. И я оказался один, затерянный в этой жизни, как потерпевший кораблекрушение бывает затерян в море, без всякой поддержки. Я был телом без души, пока случайно не попал на службу в Орсиваль. Здесь я встретился с Лоранс. Ей шел тогда только пятнадцатый год, и никогда еще божье создание не соединяло в себе столько ума, грации, невинности и красоты. Куртуа был моим другом, и скоро она стала для меня как родная дочь. Когда я видел ее бегущей по моим аллеям, чтобы сорвать те розы, которые я насадил только для нее, чтобы опустошить мои оранжереи, я был счастлив и благодарил Бога за то, что он дал мне жизнь. Моей мечтой тогда было не расставаться с ней уже никогда, и я часто представлял ее себе замужем за честным человеком, который сделал бы ее счастливой. И если я при этом наживал свое состояние, а оно у меня довольно значительное, так это только потому, что я имел в виду ее детей и копил только для них. Бедная, бедная Лоранс!

Лекок сидел на своем кресле, как на иголках. Видно было, что он взволнован больше, чем хотел это показать.

— В один день, — продолжал отец Планта, — мой приятель Куртуа сообщил мне о браке его дочери с графом Треморелем. С этого именно дня я и понял всю глубину моей любви. Я выдержал ужасные страдания, которые нельзя и описать. Это было пожаром, который все время тлел внутри, но едва только отворяли окно, как он вырывался наружу и пожирал все. Быть стариком и любить ребенка! Я думал, что сойду с ума. Я пробовал себя разубедить, поднять себя на смех, но все напрасно. Что могут сделать против страсти рассудок и сарказм? «Старый, смешной селадон, — говорил я себе, — довольно тебе краснеть, не говори ни единого слова!» И я молчал и страдал. А тут, как назло, Лоранс выбрала меня в свои поверенные. Какие адские мучения! Она приходила ко мне, чтобы только поговорить о Гекторе. Она удивлялась в нем всему, он казался ей выше всех людей, с ним никто не мог сравниться. Она приходила в экстаз от его умения обращаться с лошадью, она замечала малейшие его поступки. Я безумствовал, это правда, но и она тоже сходила с ума.

— А вы знали тогда, что Треморель негодяй? — спросил Лекок.

— Увы! Тогда я еще не знал, — отвечал Планта. — Но с того дня, как я узнал, что он хочет отнять у меня мое сокровище, что ему намерены отдать мою Лоранс, я стал изучать его. Я употребил для этого ваш способ. Я стал расспрашивать о нем каждого, кто был с ним знаком, и чем больше я его узнавал, тем больше его презирал. Именно таким образом я узнал о его свиданиях с мисс Фанси и догадался о его отношениях с Бертой.

— Почему же вы молчали об этом?

— Честь повелевала мне молчать. Разве я имел право набрасывать тень на человека, разрушать его счастье, губить его жизнь во имя только одной глупой любви, на которую не будет ответа? И я молчал. Я осмелился рассказать Куртуа об одной только мисс Фанси, но он на это расхохотался и назвал пустой страстишкой. А после нескольких случайных слов против Гектора Лоранс перестала у меня бывать.

— Ну, — воскликнул сыщик, — я бы на вашем месте не имел ни вашего терпения, ни вашего благородства!

— Это потому, что вы не моего возраста, — отвечал отец Планта. — Ах, я жестоко ненавидел Тремореля! Видя сразу трех женщин из трех различных сословий потерявшими от него голову, я задавал себе вопрос: чем он мог их так приворожить к себе? И сколько раз я хотел вывести на чистую воду этого негодяя, заставить его вызвать меня на дуэль и убить его! Но тогда Лоранс вовсе перестала бы меня видеть. И весьма возможно, что это бы и случилось, если бы Соврези не захворал и ему не стала угрожать смерть. Я знал, что он взял клятву со своей жены и своего приятеля, что они поженятся после его смерти. Я знал, что страшный секрет действительно заставит их исполнить эту клятву, и считал, что Лоранс спасена. Но увы! Она, наоборот, погибла. Однажды вечером, проходя мимо дома мэра, я увидел, как какой-то человек перелезал через забор к ним в сад. Это был Треморель, я его отлично узнал. Злоба закипала во мне, я поклялся подстеречь его тут же и убить. Я стал ждать. Но он не выходил от Лоранс в течение всей ночи.

Отец Планта закрыл лицо руками. Лекок дрожал от негодования.

— И вы хотите, — воскликнул он, — избавить этого мерзавца от суда, от каторги и от эшафота!

— Меня беспокоит Лоранс, — отвечал отец Планта. — Мысль о ней меня не покидает ни на минуту.

— Но ведь она не соучастница, она ничего не знает, мы имеем на это доказательства и можем утверждать, что она ничего не знает о преступлении своего любовника!

— Конечно, Лоранс невиновна, Лоранс представляет собой только жертву гнусного преступления. Но тем не менее она будет наказана гораздо тяжелее, чем он. Если Треморель будет предан суду, все равно она будет фигурировать перед присяжными если не в качестве обвиняемой, то как свидетельница. И кто может поручиться, что ее не будут подозревать? Будут докапываться, не было ли ей известно желание Тремореля совершить убийство, не она ли его склонила к этому. Берта была ее соперницей, следовательно, она ненавидела ее. На месте судебного следователя я первый заподозрил бы Лоранс и привлек ее к следствию.

— С моей и вашей помощью, — сказал Лекок, — она отлично докажет, что не знала ровно ничего и что ее бессовестно обманули.

— И все-таки, несмотря на это, она будет опозорена, погублена навсегда! — отвечал отец Планта. — Разве ее не будут публично допрашивать, разве ей не придется отвечать на вопросы председателя, публично рассказывать о своем позоре и несчастьях? И от нее потребуют, чтобы она рассказала, где, как и когда она пала, чтобы она повторила слова своего обольстителя, перечислила все свои свидания с ним. А представляете ли вы себе, как объяснять это ее письмо о самоубийстве, причинившее столько горя ее родителям? Ей придется доказывать, благодаря каким именно угрозам и обещаниям она совершила столь ужасный поступок, самая мысль о котором принадлежит не ей. Но что горше всего — она должна будет публично признать свою любовь к Треморелю.