Обман Зельба - Бернхард Шлинк Страница 52

В половине десятого меня повели на допрос. Я ожидал увидеть Блекмайера и Равитца, а увидел молодого человека с умным лицом и ухоженными руками, который представился доктором Францем, прокурором из федеральной прокураторы. Четким, приятным голосом он прочитал предъявленные мне обвинения. От помощи террористической организации до воспрепятствования осуществлению правосудия — полный перечень. Потом спросил, не желаю ли я все же воспользоваться услугами адвоката.

— Я знаю, вы сами юрист. Я тоже юрист, но предпочитаю не касаться даже собственных имущественных или жилищных споров. Никогда не браться за ведение своих собственных дел — старое доброе правило юриста. К тому же речь тут пойдет прежде всего о мере наказания, а в этом деле нужны соответствующая подготовка и опыт, которых у вас нет. — Он приветливо улыбнулся.

— Вы сказали, фрау Зальгер… и… что, вы сказали, является преступлением, в расследовании которого я воспрепятствовал правосудию?

— Я еще ничего не сказал. А преступление — это террористический акт на американском военном объекте в Кэфертале шестого января.

— В Кэфертале?

Доктор Франц кивнул.

— Но давайте поговорим лучше о вас. Вы встретились в Аморбахе с фрау Зальгер и переправили ее через зеленую границу во Францию. Можете не беспокоиться по поводу нарушения вами закона о паспортах, господин Зельб, на это мы охотно закроем глаза. Расскажите о ваших действиях за зеленой границей. — Он по-прежнему приветливо улыбался.

После того как я на обратном пути в Мангейм захлопнул и отложил в сторону книгу странствий с Лео, я больше к ней не прикасался. Теперь она раскрылась сама собой. На какое-то мгновение я забыл, где я и зачем; я не видел ни пластикового стола, ни грязных желтых стен, ни решеток на окнах. Я плыл по волнам воспоминаний о Лео, о луне над Муртенским озером и об альпийском воздухе. Потом волны опустили меня на землю, и я вновь очутился за столом, напротив доктора Франца. Его улыбка застыла, превратившись в гримасу. Нет, для него книга странствий с Лео была пустым звуком. А что касается укрывательства преступника, разве укрывательство не предполагает преступления, которое действительно было совершено и за которое укрываемый преступник должен понести наказание? А если в Кэфертале шестого января не было совершено преступления, значит, не было и преступника, и, соответственно, укрывательства? Если не было преступления, значит, я не мог оказать помощь террористической организации? Какой следует вывод, если теракт был совершен не в Кэфертале, а в Лампертхаймском лесу?

Когда я задал ему последний вопрос, он уставился на меня ошалевшим взглядом.

— Вместо одного теракта — другой?.. Я что-то вас не понимаю.

Я встал.

— Я хочу обратно в камеру.

— Вы отказываетесь давать показания?

— Я еще не знаю, отказываюсь я или нет. Я хочу сначала подумать.

Он хотел что-то возразить, и я заранее знал, что он скажет.

— Да, я отказываюсь давать показания.

Он пожал плечами, надавил на кнопку звонка и молча, жестом выслал меня из комнаты в сопровождении надзирателя.

В камере я сел на койку, закурил и попытался трезво размышлять, но у меня ничего не получалось. Я отчаянно силился вспомнить фамилию профессора, который когда-то читал нам уголовное право, как будто его имя имело сейчас решающее значение. Потом перед глазами у меня замелькали картины из моей прокурорской практики: допросы, судебные заседания, казни, на которых я присутствовал. В этом потоке картин не было ни одной, которая могла бы помочь мне разобраться с признаками уклонения от наказания или другими уголовно-правовыми моментами, имеющими отношение к моему нынешнему положению.

Опять пришел надзиратель и повел меня в комнату для свиданий.

— Бригита!

Она плакала и не могла говорить. Надзиратель великодушно позволил нам обняться. Когда он пошевелился и прокашлялся, мы сели за стол друг против друга.

— Откуда ты знаешь, что я здесь?

— Вчера вечером позвонил Нэгельсбах. А сегодня утром звонил еще один твой друг, журналист Пешкалек. Он, кстати, и привез меня сюда и тоже хочет с тобой поговорить. — Она посмотрела мне в глаза. — Почему ты не позвонил? Хотел скрыть от меня, что ты в тюрьме?

Она услышала от Нэгельсбаха, что положение мое серьезно, и сразу же принялась за поиски хорошего адвоката. Поскольку больные любят, чтобы их лечили профессора, она хотела, чтобы и мои интересы представлял профессор, и стала звонить гейдельбергским профессорам права.

— Одни говорят, что ничего в этом не понимают, ну, как терапевт не может оперировать; другие, похоже, кое-что в этом понимали, но мои объяснения их не удовлетворили. А еще были такие, которые не захотели вмешиваться в незаконченное дело. Это что, в порядке вещей? Защитники не имеют права браться за незаконченные дела? Мне казалось, что они как раз для этого и существуют?

— Ты нашла кого-нибудь?

Она покачала головой.

— Не переживай, Бригита. Может, мне и не понадобится адвокат. А если понадобится, у меня у самого есть знакомые адвокаты. Что сказал Ману, когда узнал, что я в тюрьме?

— Он в восторге. Он за тебя. Мы оба за тебя.

То же самое сказал мне и Пешкалек. Озабоченно крутя ус, он спросил, не нужно ли мне чего-нибудь.

— Может, сегодня вечером ужин из «Рыцаря»? Здесь всего пару шагов.

Блок «Свит Афтона» он на всякий случай принес с собой.

— Как вы узнали о моем аресте? Уже было что-нибудь в газетах?

Будет досадно, если я быстро выпутаюсь, а фрау Бюхлер уже успеет за это время потерять доверие ко мне.