Лунный лик Фортуны - Элис Клер Страница 52

Элевайз присела внутри Святыни в долине, пристально вглядываясь в изображение Девы Марии.

Она все еще чувствовала последствия нервного потрясения. Сестра Евфимия пыталась оставить ее в больничной постели, пока Элевайз не окрепнет, но аббатиса решительно ответила, что предпочитает пойти помолиться.

Лекарка полагала, будто Элевайз имеет в виду церковь аббатства – то есть она будет поблизости, и в случае необходимости сестра сможет помочь ей, – однако Евфимия ошибалась.

Элевайз не могла сосредоточиться на молитве. Она чувствовала себя как-то странно. Голова была столь легкой, что, казалось, аббатиса могла без всяких усилий подняться к потолку, или, вылетев через дверной проем, проплыть над деревьями. И ее все еще сильно подташнивало.

– Очень неприятный порез, – говорила Евфимия, промывая указательный палец на правой руке Элевайз. – Что же вы делали, аббатиса, милая?

– Я проверяла, насколько острое лезвие, – ответила Элевайз, что в точности соответствовало действительности.

– Ох, Господи! Ох, Господи Боже мой! – Евфимия считала, что аббатисе следовало быть более разумной, и с этим нельзя было не согласиться. Просто все случилось так неожиданно…

– В следующий раз, аббатиса, проверяйте ножи на том, что не чувствует боли! – посоветовала Евфимия.

Элевайз чувствовала боль, это уж точно. Очень сильную боль. Евфимии не без труда удалось остановить кровотечение – подушечка пальца Элевайз была рассечена надвое. Аббатисе пришлось сидеть несколько минут, подняв руку над головой, чтобы остановилась кровь, пока сестра Евфимия соединяла края разреза. Потом сестра наложила лечебную мазь из конской мяты, которая жгла, как адское пламя, и туго перевязала всю кисть, наказав Элевайз не забывать держать ее повыше, на левом плече.

Помнить об этом и впрямь не составляло никакого труда: как только рука опускалась, кровь в ране начинала пульсировать так неистово, что боль усиливалась десятикратно.

Именно из-за потери крови аббатиса чувствовала сильную слабость, – во всяком случае, так объясняла Евфимия.

– Слабость, – бормотала Элевайз. – Слабость…

Эта слабость осложняла все дело. Возможно, Евфимия права и мне следует лечь? Не на больничную койку, я бы не смогла это вынести, – но на мою кровать в собственной спальне? О нет! Аббатисы не позволяют себе поступать так, даже с рассеченным надвое пальцем. Аббатисы держат спину ровно, с достоинством сохраняя спокойствие и авторитет. Лежать на кровати? Еще чего!

Ее взгляд остановился на статуе Девы, и она приказала себе не быть такой немощной. Аббатисе показалось, что Святая Дева слегка наклонила голову – неужели она смотрит на меня?! – но, приглядевшись получше, Элевайз поняла, что ошибается. Она подумала, не начались ли у нее видения.

– Аве Мария… – приступила она к молитве.

Но слова, которые аббатиса произнесла, наверное, много тысяч раз, отказывались приходить. Как и утешение, которое она находила в них.

Зажав порезанный палец другой рукой, она прикрыла глаза и стала ждать в покойной тишине пустой Святыни возвращения Жосса.

Спустя какое-то время она услышала, как он входит в Святыню. Услышала звук шагов на ступеньках. Это должен быть Жосс, ведь монахи и братья-миряне носят мягкие сандалии.

– Вы вернулись, – сказала она и услышала несколько невнятных слов, выражающих согласие.

Она открыла глаза и начала поворачиваться, чтобы взглянуть на Жосса, но от этого движения почувствовала такую тошноту, что тотчас остановилась. Ей показалось, что стены Святыни кружатся вокруг нее, как волчок. Она опять закрыла глаза.

Аббатиса услышала, что Жосс приблизился и сел рядом с ней на узкую скамью.

К ее смутному удивлению – она обнаружила, что сейчас все ее чувства были смутными, – какое-то время она не могла вспомнить, куда он ездил. Потом в ее памяти всплыл образ посыльного. Да. Верно. Прибежал какой-то мальчик, он задыхался от спешки, его слова путались. Мальчик объявил, что должен увидеть сэра Жосса Аквинского. Он принес сообщение – Брайс Родербриджский приглашал сэра Жосса навестить его. Интересно, что все это значило?

– Вы нашли лорда Брайса в добром здравии? – спросила она.

Какое-то время Жосс не отвечал. Затем голосом, который она никогда раньше не слышала, сказал:

– Да, Брайс снова стал прежним. Он исповедался, принял суровое наказание и получил прощение.

В этих словах было такое отчаяние, что сердце аббатисы наполнилось жалостью.

Открыв глаза, Элевайз очень осторожно повернула голову влево.

Судя по гладкой коже лица, этому мужчине не было и тридцати, но он выглядел намного, намного старше. Не только из-за бросающейся в глаза седой пряди, переплетавшейся с темными волосами. И не из-за тяжелой осанки усталого, сдавшегося человека. Старыми были его глаза. Темные глаза с невидящим взглядом, набухшими веками и мрачными кругами, будто покрытыми грязной черной пылью.

Неудивительно, что об исцелении Брайса он говорил с такой безнадежной завистью. Аббатиса не сомневалась, что перед ней – человек, страдающий так сильно, переносящий такие адские муки, что радость прощения должна казаться ему столь же недостижимой, как луна.

Кто он? Очевидно, кто-то, знакомый с Брайсом Родербриджским. Но все по порядку.

Очень спокойно и очень тихо она сказала:

– Вы пришли, чтобы помолиться, мой друг?

Обращение аббатисы зажгло огонек надежды в глазах мужчины, но, едва появившись, огонек тут же исчез.

– Я не могу молиться, – ответил он глухо. – Я пытался. Другие тоже пытались молиться со мной. Монахи самой священной обители в Англии делали для меня все, что было в их силах. Бесполезно. Для меня недоступно спасение.

– Нет человека, для которого недоступна любовь Господа, – продолжала аббатиса все тем же тихим голосом. – Таково послание нам Христа: искренне раскаявшись, мы можем быть прощены.

Наступило молчание.

Казалось, он не собирался нарушить его. Аббатиса продолжила:

– Не помолитесь ли вы со мной? Наша Пресвятая Дева здесь – видите? – услышит вас.

Это помогало многим, даже в самой нижней точке их падения. Там, наверху, в аббатстве и здесь, внизу, в Святыне, Элевайз сталкивалась, казалось бы, с безнадежными случаями. Она спокойно беседовала с падшими, внимательно выслушивала потоки слов о жизни, которая пошла вкривь и вкось, признания в одном плохом поступке, который с ужасающей неизбежностью вел к следующим, пока уходящая вниз спираль грехов не выходила из-под контроля, а затем, когда все слова были исчерпаны, слышались рыдания, и аббатиса начинала помогать падшим в их долгом и трудном пути наверх.