Праздник Святой Смерти - Ирина Лобусова Страница 52

— Какое сегодня число?

— 19 июня 1941 года, — машинально ответила она.

— Хорошо, — Григорий подписал документ и отложил его в сторону. — Теперь можем и поговорить. Садись поближе.

Крестовскую не надо было упрашивать дважды, она моментально оказалась у его стола. Бершадов подтолкнул к ней пачку папирос «Герцоговина Флор» и свернул лежащую на столе карту.

— Кури, — тихо сказал.

Зина закурила. Папиросный дым был именно тем, что ей просто необходимо было в этот момент. Он позволял ей успокоиться.

— Я читал твою докладную записку, — сказал Григорий, — очень внимательно. Страшно было в тюрьме?

— Нет, — Крестовская пожала плечами, — совсем не страшно.

— Удачная мысль была представиться врачом, — продолжал Бершадов, — с уголовницей она бы не заговорила, а с равной — пожалуйста.

— Эта женщина назвала себя моим именем, — Зина озвучила то, что мучило ее больше всего. — Женщина, причастная к убийствам! И Борис Раевский. Он все знал. Он соучастник. Его надо арестовать. Прямо сейчас!

— Не спеши, — спокойно возразил Бершадов, — арестуем. Утром.

— Ты не понимаешь! — Крестовская сжала руки в кулаки. — Этот человек причастен к убийствам маленьких девочек! Он знает кто и знает почему убивали. Его надо схватить и как следует допросить, чтобы заговорил.

— Допросим… Утром. Сейчас для этого не самое подходящее время, — Бершадов отвел глаза в сторону. — Мои мысли заняты другим.

— Что-то случилось? — Тут только Зина решилась об этом спросить. — Что-то произошло, пока я была в тюрьме?

— Да. Произошло. Вернее, произойдет. Очень скоро произойдет… — Внезапно в голосе Бершадова прозвучала такая горечь, такое отчаяние, что у Крестовской буквально перехватило дух. — Но я пока не могу говорить об этом.

— Почему? — От страха Зина заговорила шепотом.

— Государственная тайна, — ответил Бершадов. — Все. Я пока не могу говорить об этом, — повторил. — Но поверь мне — все, что произойдет, будет очень серьезно.

— Мне страшно, — Крестовская боялась смотреть в его глаза.

— Мне тоже страшно, — признался Бершадов. — И знаешь, ты единственный человек, которому я могу сказать об этом.

— Что я могу сделать, как тебе помочь? — вырвалось у Зины, и она прикусила губу: все-таки это была фамильярность. Однако Бершадов воспринял это нормально и даже улыбнулся:

— Просто будь рядом.

Крестовская боялась вздохнуть. Казалось, само небо посылает ей ответы на мучающие ее вопросы. Бершадов между тем достал из ящика стола бутылку армянского коньяка, две рюмки. Налил. Протянул Зине:

— Давай молча.

Они выпили. Григорий налил снова и, не говоря ни слова, залпом опрокинул рюмку в себя. Не поморщился.

— 19 июня, говоришь? А завтра 20?

— Ну да, — Крестовская смотрела на него во все глаза.

— Знаешь, это самое ужасное состояние — когда ты знаешь что-то очень важное, настолько важное, что это разрывает тебе душу, но ты ничего не можешь об этом рассказать. И смириться, жить дальше тоже не сможешь, — горько усмехнулся Бершадов.

— Придется, — жестко ответила Зина. — Мне не известно, что ты узнал, но жить тебе с этим придется. Другого выхода нет.

Григорий снова наполнил рюмки, выпили. Зина вдруг отметила про себя, что совсем не чувствует вкуса коньяка — очевидно, из-за того, что так нервничает.

— Ты молодец, — внезапно произнес Бершадов, — ты просто отлично справилась с этой воспитательницей. Только… только, к сожалению, это уже не имеет никакого значения.

— Почему?! — непроизвольно воскликнула Зина. — Почему? Ты узнал что-то связанное с этим делом? C моим делом?

— Нет, — Бершадов медленно покачал головой, — нет, это… другое. Совсем другое. Скажи, — вдруг взглянул он на нее, — можно задать тебе один очень важный вопрос?

— Да, конечно, — растерялась Крестовская.

— Ответь, только честно — у тебя есть какие-то родственники в другом месте, в селе или в городе, куда бы в случае необходимости ты могла уехать из Одессы? Очень быстро, если понадобится?

— Быстро уехать из Одессы, если понадобится? Но почему, зачем? Я никуда не хочу уезжать! — Зина была сбита с толку.

— Просто ответь на вопрос! Есть родственники? Можешь уехать?

— Нет, — Крестовская покачала головой, — во всем мире у меня никого нет. Родители умерли. У них не было ни сестер, ни братьев. Нет у меня родственников. Некуда мне уезжать из Одессы.

— Так я и думал! — Бершадов вскочил из-за стола и нервно заходил по кабинету, сжимая кулаки. — Тебе некуда уезжать! Никуда не сможешь уехать! Ну хорошо, а в эвакуацию? Уедешь в эвакуацию, если я добьюсь?

Зина онемела. Ей вдруг стало так страшно, что у нее потемнело в глазах. Воздуха стремительно стало не хватать, и она едва не свалилась со стула в черную пропасть. Крестовская мгновенно все поняла — наверное, потому, что научилась читать мысли Бершадова.

— Война? — Глаза ее наполнились слезами. — Будет война?

— Нет! — почти истерически выкрикнул Бершадов. — Нет, я не говорил ничего подобного! Не выдумывай!

— Я никуда не уеду, — Зина колоссальным усилием воли взяла себя в руки. — Я никуда не уеду. Без тебя.

Ее слова буквально пригвоздили его к полу. Григорий остановился. Повернулся к ней. И Зина вдруг поняла, что сказала только что, и от этого ей стало страшно, стыдно и невероятно… легко одновременно.

— Так я и думал, — голос его прозвучал глухо. — …Забудь. Я тебя не оставлю. Что бы ни произошло. Помни об этом.

Он подошел к столу, снова разлил коньяк. В этот раз они тоже выпили молча.

— В семь утра поедешь на квартиру Раевских, — через мгновение уже другим тоном произнес Бершадов. — Поедешь с Игорем Баргом и еще двумя моими людьми. Возьмете Раевского и его жену, тихонько привезете сюда. Без лишнего шума. У моих людей будет приказ: если Раевский начнет шуметь — заткнуть. Ты не вмешивайся.

— Я поняла, — четко ответила Крестовская. — Насчет жены ты прав. Она тоже знает. Всегда знала. Все скажет.

— Оба заговорят, разумеется, — Бершадов пожал плечами, — а теперь иди. Оставь меня одного.

— Я могу побыть еще, если ты хочешь, — робко произнесла Зина.

— Я сказал: иди! — В голосе Бершадова прозвучала резкость, и Крестовская ушла. Когда она аккуратно закрыла дверь, Григорий стоял, отвернувшись к окну.

Всю ночь Зина не спала, страшно мучаясь от того, что она совершила. Фактически она призналась в любви Бершадову. Самым интересным было то, что и он признался ей в ответ. Но каким же странным и страшным было это признание! Почему оно прозвучало совсем не так, как должно быть?