Моя малышка - Мэри Кубика Страница 50

В кедах бегать было неудобно, они казались мне слишком большими, громоздкими, будто приделанные к ногам гири. Я ведь совсем отвыкла от обуви. По дому ходила босиком.

– Куда спешишь? – шутливо спросил Мэттью. Но, заглянув мне в глаза, заметил, что я напугана. Я вся дрожала. – Что с тобой, Клэр? Что случилось?

Я объяснила, что боюсь машин, и туч, и деревьев с голыми ветками, колыхавшимися на холодном ноябрьском ветру. Боюсь детей, которые смотрят на нас из окон своих домов. Детей с велосипедами и мелками. Вдруг они сейчас начнут обзывать нас, как Мэттью и Айзека – чокнутыми, придурочными?

Тогда Мэттью взял меня за руку. Раньше он этого никогда не делал. В последний раз меня водила за руку мама в далеком детстве. Приятно было ощущать теплую ладонь Мэттью, когда мои собственные пальцы были холодными, как ледышки. Мы с ним дошли до конца квартала и свернули за угол. Мэттью подвел меня к странному синему знаку.

– Вот наша остановка, – сказал он.

Я не знала, что значит «наша остановка», но послушно шагала следом. Мы встали под знаком и долго ждали. Там были и другие люди. Они тоже стояли и ждали. Мэттью отпустил мою руку и принялся рыться в карманах брюк в поисках мелочи. Тут налетел порыв ветра и взъерошил мне волосы. Мимо пронеслась машина, в которой оглушительно громко орала музыка. Мне сразу стало трудно дышать. Казалось, на меня все смотрят. «Чего не видишь, то тебе не повредит», – напомнила себе я и плотнее прижалась к Мэттью, стараясь не обращать внимания ни на холодный воздух, ни на громкую музыку, ни на чужие взгляды.

Наконец прямо перед нами остановился большой бело-синий автобус с затемненными окнами. Мэттью сказал:

– Это наш.

Мы поднялись по высоким ступенькам вместе с другими пассажирами. Заметив, что я медлю, Мэттью сказал:

– Не бойся. Никто тебя здесь не обидит.

Он бросил монетки в специальный аппарат, мы прошли вперед по грязному проходу и опустились на синие сиденья. Автобус резко тронулся с места, и мне показалось, что сейчас упаду прямо на замусоренный пол. Возле наших сидений лежала банка, из которой вытекала газировка, и старая обертка от конфеты, а еще виднелись грязные следы чьих-то ботинок.

– Куда мы едем? – спросила я.

Мэттью снова ответил:

– Увидишь.

Автобус катился по оживленной улице. Меня кидало из стороны в сторону на жестком пластиковом сиденье. Каждый квартал мы останавливались, и садились другие пассажиры, пока автобус не оказался забит битком. Как и всегда, когда мне было страшно, стала думать о маме. Вспомнила ее длинные черные волосы и синие глаза. Вспомнила про Огаллалу. Принялась перебирать приятные воспоминания – все подряд, какие придут в голову. В последнее время их стало мало. В основном вспоминались мелочи – например, как каталась в продуктовой тележке в магазине «Сэйфуэй». Там еще лежал написанный синей ручкой список покупок, оставленный другим покупателем. Почерк был изящный, с завитушками – я ни слова разобрать не могла. Лили тоже ехала в своем детском креслице. Потом вспомнила, как мы с мамой ели персики и смеялись, а по подбородкам у нас стекал сок. И как сидели под высоким дубом, занимавшим почти весь задний двор нашего сборного домика, и я читала маме вслух книги, явно не предназначенные для детей.

– Если тебе было страшно, почему не сказала Мэттью, что не хочешь никуда ехать?

На пару минут я задумалась. Смотрела, как Луиза Флорес жует песочное печенье из пакета, и размышляла над ее вопросом. Поводов для страха у меня тогда было много. Боялась незнакомых людей, но еще больше опасалась, что про все узнает Джозеф. Я, конечно, знала, что он на работе, а Айзек в школе. И то, что после уроков он подрабатывает, тоже знала. Но вдруг сегодня кто-то из них вернется раньше обычного? А Мириам? Впрочем, моего присутствия она все равно не замечала, а значит, не должна заметить и отсутствия. И все-таки я беспокоилась.

Тогда почему же я не отказалась от прогулки? Ответ был очень прост. Я хотела выйти из дома. Конечно, мне было страшно, но большая часть моего волнения объяснялась радостным предвкушением. Я очень давно не выходила из дома. К тому времени мне было лет четырнадцать – пятнадцать. Покинуть дом Джозефа и Мириам было третьим в списке моих самых пылких желаний. Первым было, чтобы мама с папой выжили в той аварии. Вторым – чтобы мне вернули мою сестренку Лили. Так, как Мэттью, я не доверяла никому, в том числе и мисс Эмбер Адлер. Именно она приехала в домик в Огаллале с офицером полиции и сообщила нам с Лили, что наши родители погибли. Мисс Адлер опустилась передо мной на колени, встав прямо на ламинат, и с доброй улыбкой на простодушном лице пообещала, что позаботится о нас с Лили. Найдет для нас хороший дом.

Впрочем, социальная работница, конечно, не врала. Она была уверена, что исполнила обещанное.

Но Мэттью был другим. Раз сказал, что бояться нечего, значит, бояться нечего. Сказал, что никто меня здесь не обидит, значит, так оно и есть. И все равно я волновалась, когда мы пересаживались из одного белого с синим автобуса в другой, а потом еще в один. Поэтому пыталась вспомнить про маму все, что только могла – мамину клиентку миссис Даль с ее разговорами про скот, сэндвичи с бананом и майонезом, которые она так любила. Сначала мама съедала корочку, приберегая сердцевину – «самое главное», как она говорила – на потом. Мысли о маме придавали храбрости. «Люблю тебя, как бананы майонез», – говорила мама, а я весело смеялась, глядя, как она ходит по дому, красуясь в черных платьях-футлярах и с прической-ульем.

На автобусе мы проезжали мимо зданий, похожих на многоквартирные дома, которые помнила еще по Огаллале. Перед ними располагались дворы с жухлой травой. Построены здания были из красных глиняных прессованных кирпичей. Вдоль домов тянулись парковки. Над улицей были натянуты провода, от которых через открытое окно автобуса доносилось монотонное жужжание. Мы ехали сквозь какие-то трущобы, мимо полуразвалившихся домов с заколоченными окнами, мимо машин, место которым было только на свалке, и людей с лицами отъявленных бандитов, без дела слонявшихся по покрытым трещинами тротуарам. Проезжали мимо американских флагов, воткнутых в землю среди желтой травы и развевавшихся на сильном ветру, мимо кустов со съежившимися коричневыми листочками, осыпавшимися на землю, и голых деревьев, которых здесь, казалось, были сотни тысяч.

Потом мы увидели в окно огромную площадку, заваленную старыми полуразобранными машинами. Когда спросила, зачем их все сюда притащили, Мэттью объяснил, что их здесь продают. Я удивилась, кому нужна машина без колес и без дверец.

– Разбирают на детали, – пояснил Мэттью. Но тогда стало непонятно, зачем нужны колеса или дверцы без машины. Невольно вспоминаю старый родительский «блуберд». Машина перевернута, на капоте глубокая вмятина, фары разбиты, зеркала держатся на честном слове, бампер и крылья сплющены почти в лепешку. Так машина выглядела на фотографии на передней полосе газеты. «Авария на 1-80. Два человека погибли». Имен мамы и папы в заметке не упомянули. Их называли просто «жертвами» – слово, значения которого я тогда не понимала.