Украденная дочь - Клара Санчес Страница 50

Хорошенько проветрив дом, я закрыла окна, глядя на целое полчище низких темных туч, возвещающих о приближении осенних холодов. Сначала я закрыла окна в гостиной, затем в кухне, потом в наших с Анхелем комнатах и в последнюю очередь — в спальне родителей. Отец, решив принимать ситуацию такой, какая она есть, и снова начав спать на супружеской кровати, теперь сам заправлял эту кровать. Заправлял он ее не очень хорошо, однако эта кровать и вообще родительская спальня были для меня маленьким мирком, принадлежащим исключительно моим родителям, а потому что-то изменять в этом мирке могли только они сами. Дверь шкафа была приоткрыта, и я подошла, чтобы ее закрыть. Я пошарила по наружным и внутренним карманам синего — а точнее, цвета морской волны — пиджака своего отца. Пиджака, который он надевал лишь по датам, отмеченным на висящем у нас в кухне календаре. Это был большой календарь, который нам подарил на Рождество банк и в котором мы отмечали даты визитов к стоматологу и другим врачам, сроки платежей по счетам, дни снятия показаний со счетчика газа, а также дни мероприятий, на которые отец надевал пиджак цвета морской волны: ужины в компании друзей, посещения театра, походы на концерты, участие в свадьбах.

Я, сама того не осознавая, искала фотографию Лауры, в один прекрасный день исчезнувшую из портфеля из крокодиловой кожи. Сначала я подозревала Анну, а затем мои подозрения переместились на отца, потому что он знал об этой фотографии и потому что он, как я была уверена, считал, что то, что произошло с его женой, — следствие этой истории с якобы оставшейся в живых Лаурой. Он наверняка не решился порвать эту фотографию, потому что мама ему этого никогда бы не простила, но он вполне мог ее, так сказать, символически перепрятать и тем самым символически удалить из жизни моей мамы. Я никогда не отваживалась спросить себя, действительно ли отец не испытывает никаких чувств к Лауре, которая, в общем-то, была для него такой же дочерью, как и я. Его, безусловно, оправдывало то, что он никогда ее не видел и искренне считал, что она умерла. А еще то, что он опасался, что вся эта возня по поводу Лауры может очень плохо закончиться. Как бы там ни было, его негативное отношение к поискам Лауры вызвало у меня определенные подозрения, и я стала искать в карманах его пиджаков (сначала — цвета морской волны, потом — обычного коричневого, затем — серого демисезонного) фотографию девочки, которая, возможно, была моей сестрой. Обстоятельства не позволили нам быть нормальной семьей, а ведь чего мы хотели — так это именно быть нормальными, то есть самыми обыкновенными людьми. Я, к примеру, хотела иметь самую обыкновенную внешность, а не такую, как у разодетой в стиле «панк» золотоволосой Принцесски, мама вполне довольствовалась работой продавщицы диетических продуктов и косметических средств, отец был рад работе в качестве таксиста (хотя он вполне мог бы быть хозяином целого таксопарка), а Анхель… Одни люди не стремятся быть нормальными, а другие — такие, как, например, мы, — наоборот, только об этом и мечтают. Даже если я найду Лауру и она окажется моей сестрой, и мама наконец-то обнимет ее, мы уже все равно не сможем снова стать абсолютно нормальными…

Вот черт, я все никак не могла найти ту фотографию. Я открыла ящик комода и достала папки с документами, относящимися к работе отца. Я принялась рыться в них с превеликой осторожностью: мне отнюдь не хотелось, чтобы какой-нибудь из документов упал на пол. Я просмотрела содержимое этих папок на скорую руку, но этого было вполне достаточно, чтобы убедиться, что фотографии здесь нет. Я порылась в стопках платков и носков отца — и там фотографии не было. Нужно было бы осмотреть и другие места, однако шарить везде и всюду я не могла. Если он эту фотографию действительно спрятал, найти ее будет трудно. Поэтому я решила остановиться и еще раз заглянуть в портфель из крокодиловой кожи. Он лежал, завернутый в одеяло, как и в тот день, когда я впервые увидела его много лет назад и начала понимать, почему наша семья живет какой-то не совсем нормальной жизнью.

Я подошла с портфелем к столу в гостиной. С тех пор как мама легла в больницу, я иногда, сама того не замечая, ставила на него чашку с кофе, а отец — банку пива, и теперь я ломала голову над тем, как удалить круги, образовавшиеся на красном дереве. Маме хотелось, чтобы этот стол и прилагающиеся к нему стулья стали в нашей семье той высококачественной и красивой мебелью, которая передается из поколения в поколение, от родителей детям.

Я открыла портфель и, перевернув, хорошенько потрясла, чтобы из него вывалилось абсолютно все. Никакой фотографии не выпало. Тогда я тщательно осмотрела его внутренности. Тайна фотографии Лауры была уж тайной так тайной. Я чувствовала себя слепой, которая не сможет заметить эту фотографию, даже если та откуда-нибудь и выпадет. Образ девочки по имени Лаура мало-помалу стирался у меня из памяти, пока я даже не начала сомневаться в том, что когда-то видела ее лицо. Я едва ли не тысячу раз заглянула под стол, под диван, под шкаф. Может, ветер унес фотографию на веранду? Я заглянула под стулья на веранде. А может, она вылетела через окно? Я пошла в кухню, чтобы приготовить себе еще кофе, и медленно вымыла одну из белых чашек в форме трубы, из которых мне нравилось его пить. Я не знала, почему мне нравились чашки именно такой формы: это была одна из моих странностей, которых с годами становилось все больше и больше. Впрочем, какие-то странности имелись у всех взрослых людей, с которыми я была знакома. Держа чашку в руке, я подошла к столу в гостиной и, сама того не замечая, поставила чашку на него. Еще один круг. Я, резко подняв чашку, поспешно вытерла его краем футболки и пошла за тряпкой. На этот раз круг получился еле заметный. Я испытывала сильную тоску, думая о том, что мы с отцом творим с любимым столом мамы. Я поставила чашку на тряпку. Хорошо, что эта моя чашка — маленькая. Мой взгляд упал на портфель из крокодиловой кожи. Возможно, я могла бы рассказать обо всем этом Матео, и он бы мне чем-нибудь помог. Четыре глаза видят больше, чем два. Он никому ни о чем не расскажет. Он ведь даже не знаком с моей мамой. Но в этом случае я лишила бы себя отдушины, лишила бы себя своей второй, другой жизни.

Ваза для цветов была большой, из толстого стекла. Кроме ветки с двумя десятками роз, которую отец всегда дарил маме на день рождения, в ней всегда стоял огромный разноцветный букет из матерчатых цветов, который очень радовал глаз. Я провела пальцами по позолоченным буквам на шелковой обивке в уголке внутренней части портфеля. Я всегда думала, что этот портфель моему отцу подарили: ни он, ни мама не стали бы тратить деньги на такую дорогую и, в общем-то, ненужную вещь. «Обувной магазин Валеро». Я много раз видела эту надпись, но ни разу не удосужилась ее прочесть. В ней фигурировал и адрес этого магазина: улица Гойи, Мадрид. Для меня не было важно, где куплен этот портфель, — для меня было важна лежавшая в нем фотография. Эта фотография, по-видимому, не позволила мне заметить кое-какие другие детали. Если прислушаться к совету Марии, помощницы Мартуниса, то мне следовало разыскивать кусочки пазла, но не ломать над ними голову, то есть не думать над имеющимися у меня сведениями слишком много, а иначе я постепенно начну воспринимать их в искаженном виде. Если бы я не вспомнила, раскрыв портфель, о Марии, то, возможно, не провела бы ладонью по этой надписи на портфеле.